— Захар! — шикнула я. — Нельзя так говорить.

— Выходит, ты правда не хочешь участвовать в спектакле вместе с остальными детьми? — Эдуард всерьез задал этот вопрос моему сыну. Но Захар не был готов ответить. — Может, ты просто стишок не хочешь учить? Наверное, лень выучить пару строчек и рассказать их перед группой?

— Я не придурок. Я не буду.

— То, что не придурок — это я прекрасно вижу. Но вот почему ты не хочешь участвовать в спектакле — я не понимаю. Это же весело. Интересно. Вдруг тебе дадут крутую роль.

— Там все роли дебильные.

— Даже роль принца?

— Я не собираюсь целовать свою сестру.

— Так ведь ты тут говорил, что якобы Лера будет вместо нее, — Захар пожал плечами. — Откуда такая уверенность, что будет Лера?

— Всегда так было.

— Может, она тебе просто нравится как девочка?

— Нет, — буркнул Захар. — Мне вообще никто не нравится. Я всех там ненавижу. И хочу, чтобы садик сгорел. Я не пойду на спектакль. Меня не заставят учить стих. И играть дебильную роль.

Конечно, та эпопея с предстоящим спектаклем, вожделенным Марком, конкуренткой Лерой и злопыхательством Захара из-за возможных проблем — она немного подпортила впечатления от ужина с Эдуардом. Мне было перед ним откровенно стыдно, что так вышло и пришлось видеть и слушать все эти детские слезы на пустом месте.

Но сам он держался молодцом. Я не заметила в его поведении даже намека на брезгливость или раздражение. Может, изначально он и был немного жестким в отношении Захара. Все же заставил его поесть. Но потом, когда мой сын проявил свои худшие качества, Эдик не сорвался и отнесся к этому терпимо. Не переходил черту и не унижал ребенка. Не насмехался. Я была ему за это благодарна вдвойне.

Не буду скрывать, в тот вечер Эдуард Амосов прошел в моих глазах боевое крещение и оказался очень стойким человеком. Он мне очень понравился как мужчина. Как личность. Как потенциальный партнер. И как возможный отчим для моей двойни.

Может, конечно, я все преувеличивала. Искала везде скрытый смысл и отмечала не очень важные детали. Но мне почему-то было приятно представлять нас вместе. В дальнейшем. В ближайшем, а может быть, и далеком будущем. Когда дети вырастут. И привыкнут называть его папой.

Словом, мы допили чай. Потом заказали малышам по красивому десерту. Хорошо посидели. Эдик попросил упаковать в контейнеры все, что осталось на столе. И я понимала, что заполню теперь целую полку в холодильнике. И на завтра ничего не придется готовить.

Он привез нас домой. Было уже довольно поздно. Несмотря на лето, солнце уже село за горизонт. Все стало темным, даже черным. Луна в ту ночь была молодой — едва-едва проклевывался полумесяц. Я уложила детей спать. И вышла во двор, где меня ждал Эдуард. Он сидел на садовых качелях — по сути, широкой скамейке с подлокотниками. Подвешенной к каркасу за цепи.

— Эти качели смастерил еще мой папа, — сказала я и села рядом. Возле Эдика. Откинулась на спинку и стала любоваться тонкой линией луны. Которая только зарождалась на черном небе. Подобно нашим отношениям в то время. — Было это очень давно. Я была еще ребенком. И отец преподнес мне этот уголок уюта в качестве подарка на день рождения. Сам сварил каркас, сам отшлифовал брусья для скамейки. Купил обычные собачьи цепи, чтобы закрепить конструкцию. Брал с запасом, чтобы выдержало вес троих взрослых. Или двоих взрослых и пары детей.

— Они ведь не знают своего отца, правда?

— Нет, не знают, — пожала я плечами. — Он их оставил вскоре после рождения. Так что Захар и Настя выросли без папы. Вообще. Никакого отца у них не было — ни плохого, ни хорошего. Никакого. Просто никакого. Да еще и, как назло, мой собственный отец не дожил до внуков. Это вдвойне, знаешь, обидно. Ни отца, ни дедушки. Хорошо хоть бабушка есть.