«Внучек» послушно сплавал и принес в зубах обрывок каната.

– Зачем отгрыз? Я же весь просил. Уйди с глаз моих долой. Не мешай.

На палубе нас уже ждали. Худощавый моряк сделал шаг вперед и представился:

– Капитан Чучкин. А вы, наверное, комбриг Архангельский?

Я небрежно поднес руку к летному шлему и поздоровался, попутно оглядывая палубу. Где они «Мир» спрятали? Уж не вот в ту ли цистерну?

– Здравствуйте, Борис Николаевич. Да, это я Архангельский. Где тут у вас глубоководный аппарат?

– Вы гальюн имеете в виду, товарищ комбриг? – уточнил капитан.

– Хм… и его тоже. А маленькая подводная лодка, что в Мурманске грузили, где она?

– Не было никакой лодки, товарищ комбриг, – удивился Чучкин, пропуская нас вперед на трапе. – Вот, цистерну с мазутом для Певека взяли попутным грузом. И документы на нее имеются. Хотите посмотреть?

– С документами позже разберемся. И Сагалевича у вас нет?

– Может, и есть, – пожал плечами капитан. – Но тоже надо бумаги смотреть, а они у начальника конвоя в каюте заперты. Но у меня есть запасной ключ. А вот, кстати, и наш «глубоководный аппарат». А я пока за ключом схожу.

– Борис Николаевич, – крикнул я вдогонку капитану, – там у меня, рядом с самолетом, дельфин плавает. Распорядитесь, чтобы его шоколадом угостили. У вас на корабле он есть?

– Есть, – грустным голосом ответил Чучкин. – Спирта нет, а шоколад есть.

И ушел. А Михаил Сергеевич смотрел в его спину с немым вопросом, недоумевая, как это на судне в Ледовитом океане нет спирта. Вернулся Чучкин только через полчаса, когда мы с Бабушкиным уже устали ждать и попросту разлеглись на полу корабельного сортира. А что делать? Ноги устали. Жрать после свежего воздуха хочется. Тут не до глупых буржуазных условностей. Мы, пролетарьят, народ простой, трюфеля ботфортом не хлебали. Разве что… Нет, не было в том французском обозе трюфелей. Да хоть у Дениса Васильевича спросите…

– Ой, что вы, товарищи, – засуетился вокруг нас капитан «Пижмы», как переспелая смольненская институтка при виде кавалергарда. – Вам же тут неудобно. Пойдемте, я покажу каюту товарища Кандыбы.

– Дурака Кандыбы, – уточнил Бабушкин.

– Ой, как вы сказали?

– Дурака, говорю, – повторил летчик. – Его в Мурманске в психбольницу отправили. На почве хронической трезвости помешался. Сначала в чертей из «маузера» стрелял, а потом ангелов видел.

– Радость-то какая! – неожиданно тонко, по-бабьи, воскликнул капитан и умильно улыбнулся, при этом молитвенно сложив ладони.

– Ангелов видеть – радость?

– Нет, то, что меня от него избавили.

– Все так плохо? – поинтересовался я, поднимаясь с пола.

Чучкин стер улыбку с лица, всхлипнул и принялся жаловаться на свою горькую судьбинушку. На то, как в Мурманском порту начальник конвоя запретил грузить на борт канистры со спиртом. Потом устроил собственноручный обыск экипажа и выбросил в море найденные горячительные напитки. Как молотком сломал радиостанцию, подозревая радиста в сокрытии в ней заначки. Как провел ревизию медпункта, безжалостно изымая любые настойки. Но кульминацией всего стало требование заменить спирт в компасе водой, дабы избежать пьянства на рабочем месте.

– Мы потому так далеко к норду и ушли, – жаловался капитан. – Вот только недавно курс подправили. Завхоз самогон для компаса изготовил. И еще осталось. Отобедать не желаете? А дельфинчика вашего я сам покормил. Представляете, ему больше всего понравились сардины в прованском масле. Экий гурман и проказник.

Неплохо, однако, питаются полярники. И это в стране, в которой совсем недавно отменили карточки на хлеб. А чего он сам-то такой тощий?