Внезапно лицо Любочки изменилось, словно она заметила нечто странное за спиной у Клима. Он обернулся и увидел графиню Одинцову, стоящую у перил.

На этот раз она была не в трауре. Закатное солнце отражалось в синем стеклярусе на её платье; тёмные волосы волнами расходились от пробора до пышного узла на затылке. Она медленно обмахивалась большим чёрным веером, и завитки страусовых перьев колыхались, как морская трава.

«Принял за горничную… – пронеслось в голове у Клима. – Болван, болван!»

Извиниться за свою нелепую ошибку? Звать Нину к столу, говорить комплименты и заказывать всё, что она пожелает?

Оркестр заиграл танго:

Клим поднялся.

– Я сейчас… – сказал он, не глядя на Любочку, и направился через веранду к графине.

Каким ветром занесло её сюда, к «вагонникам» и их подругам? Она кого-то ждёт? Или пришла с кем-то?

Нина обернулась, и чёрный веер, сложившись, выпал из её руки и повис на запястье на тонкой бархатной ленте.

– Добрый вечер! – произнёс Клим и склонил голову.

Его пульс учащённо бился, отсчитывая секунды. Казнит? Залепит пощёчину? Поднимет на смех, припомнив угрозы её уволить?

– Добрый вечер! – отозвалась графиня.

Её серо-зелёные глаза смотрели спокойно и непроницаемо. Если бы она разгневалась или надменно скривила губы, Клим знал бы, что сказать, – придумал бы какую-нибудь шутку, – но Нина разглядывала его, будто видела впервые. Может, она не узнала в нём грубияна-«грабителя»?

– Вы танцуете? – произнёс Клим волшебные слова.

К его радостному изумлению, она молча протянула руку, и они вышли на танцевальную площадку.

– Это аргентинское танго, – тихо проговорил Клим. – Встать надо ближе.

– Так? – Нина быстро взглянула ему в глаза, придвинулась, и её лёгкий выдох пришёлся Климу на шею.

– Да, так.

– И что надо делать?

– Следовать за мной.

Клим ощущал твёрдость колец на её тонкой руке, прикосновение бедра – через шёлк юбок; нервное напряжение спины, движение лопаток и ещё кое-что: интимный шов на сорочке под платьем, которого он касался бессовестными, немеющими пальцами.

Певица пела о невозможном счастье, а Клим смотрел на склонившуюся к его плечу женщину, и у него замирало сердце от вдохновения и предчувствия чего-то огромного и неизбежного.

Танго смолкло. Клим отступил на шаг и поклонился. Ну, что теперь?.. Можно пригласить её за свой столик?

– ¡Gracias, señora! – произнёс он, но Нина не ответила.

В двух шагах от них стоял высокий, крепкий, наголо обритый господин лет сорока пяти.

– Нина Васильевна, – позвал он ласково, – мне надо с вами поговорить.

– Да, конечно. – Она повернулась к Климу: – Прошу прощения.

Они ушли, и Клим вернулся за столик к Любочке.

– Ты знаешь того господина, который…

– Его все знают, – отозвалась она. – Это Матвей Львович Фомин, председатель Продовольственного комитета.

На тарелке перед ней лежала ощипанная виноградная кисть и ягоды – сорванные, но не съеденные. Она взяла одну из них и сдавила отманикюренными пальцами. Выскочив из кожуры, ягода улетела под соседний столик.

Любочка поманила проходившего мимо официанта.

– Счёт, пожалуйста!

Клим оглядел веранду в надежде увидеть Нину, но её нигде не было.

– Мы едем домой, – произнесла Любочка тоном, не допускающим возражений. – У меня голова болит.

5

Всю дорогу она распекала Клима:

– Ты что, не догадался, что Нина пыталась тебя окрутить? Она три года не снимала траур и вдруг явилась в ресторан, разряженная в пух и прах. Я вчера ей сказала, что мы пойдём в «Восточный базар», – и вот, пожалуйста!