Потом! Все потом!..

Дорога внезапно стала огромной, словно летное поле, черные силуэты с винтовками выросли до самых небес. Огромные неповоротливые великаны, слишком медлительные, чтобы поймать юркого колобка.

…Я от бабушки ушел! Влево, пусть решат, что пытаюсь объехать.

…Я от дедушки ушел. Вправо! Пусть тот, что крайний, пятится.

…А от вас, паны-волки, – подавно…

Фара на дальний свет! Прямо в глаза!

Между ними!

Теперь дорога была самой обычной, тьма надвинулась, а через миг машину сильно тряхнуло. Вероятно, шлагбаум, но Белов его даже не заметил. Желтый луч высветил невысокий домик в нескольких метрах – и полосатый шлагбаум, рядом с которым человек в форме, но уже не польской. Александр понял, что пора тормозить…

– Р-рдах! Рдах!…

Переднее стекло треснуло, негромко вскрикнул Фридрих. Замполитрука промедлил долю секунды и не успел. Радиатор «форда» ударил в черно-белые полосы, и только потом подали голос тормоза.

– Стой! Стой! Стреляю!..

По-немецки… Значит, и от волка ушел.

Александр Белов откинулся на сиденье и закрыл глаза. Руки от руля оторвать не смог.

Третий подвал. – Второй день миссии. – Про Колобка. – Ингрид фон Ашберг. – «Колумбия». – Харальд Пейпер. – Секция Б-4. – «Черепаха» над Берлином.

– Второй жив! Врача! Быстрее врача!..

Возле авто суетились пограничники в серых шинелях, надрывно выла сирена, а замполитрука Белов в трусах, майке и сапогах стоял в ярком прожекторном свете перед немолодым и очень суровым унтером. Шинель заставили снять, ею сейчас занимались сразу двое, то ли прощупывали, то ли на лоскутки резали.

…Фридриху не повезло. Пуля прошила спинку сиденья и вышла через грудь. Уже вылезая из машины, Белов скользнул взглядом по белому недвижному лицу и почувствовал себя очень неуютно. Фашист бы живо всё разъяснил служивым. А ему что сказать? Да и станут ли слушать?

– Тормоза отказали? – печальным голосом вопросил пограничник и, не дожидаясь ответа, открыл блокнот.

– Фамилия?

Имя и год рождения эмоций не вызвали, но упоминание Москвы заставило дрогнуть служебный карандаш.

– Фольксдойче? Когда репатриировались в Рейх?

Александр хотел разъяснить вопрос, но подскочивший служивый показал старшому петлицу на шинели, для верности подсветив фонариком. Тот сглотнул.

– Красная армия?

Взглянул недоуменно, помотал головой.

– А когда войну объявили?

И снова подвал, уже третий по счету. Окошки под потолком, без решеток, но очень узкие, только худой кошке и пролезть. Железная дверь, бетонный пол, деревянный лежак, лампочка на витом шнуре. На лежаке – почти белый от долгой стирки комплект немецкой формы без погон и ремня. Пахнет сыростью и хлоркой.

Шинель так и не отдали, чужую же форму Александр надевать не спешил – из принципа. Мерз, стучал зубами, пытался делать зарядку, а для пущей бодрости пытался даже напевать. По-немецки, чтобы хозяева услышали и прониклись. Комиссар он или нет, в конце концов?

За кого его тут приняли, Белов так и не понял. Объясниться не успел, из темноты вынырнул офицер, махнул рукой:

– Скорее! Скорее!..

Его втащили в кузов крытого грузовика, рядом пристроились двое конвойных, взревел мотор. Ехали недолго, менее получаса. Потом команда: «К машине» – и короткая пробежка от открытых железных ворот к ступенькам, ведущим в подвал № 3. Безмолвный конвоир принес немецкую форму и громко хлопнул дверью.