– В банке сейчас как бы не до жиру. Каждый доллар считаем. Но если это твое условие, Олег?

– Условие! – подтвердил Жукович. – Да и то я б еще сто раз подумал…

– Хорошо. Завтра же переговорю с Керзоном.

– С Керзоном? – заинтересовался Дэни.

– Вам-то что?

– Да просто подумалось: неделя как вернулся. Устал вроде шланговаться, – он с хрустом потянулся, задумчиво огладил небритые щеки. – Пойду-ка я, пожалуй, тоже к вам на работу.

– Судовым механиком? Так в банке своего флота нет, – снасмешничала Ирина.

– Я без него не согласен, – скороговоркой выпалил Жукович. – Возьмете его, пойду и я. Это тоже условие.

Дерясин куснул губу:

– И кем желаете? Слесарем-сантехником? Электриком? Чего можете?

– Могу и слесарем, и электриком, – лениво подтвердил морячок. – А могу и банком командовать. Нам, пролетариям, где бы ни работать, лишь бы не работать. И вот что, мальчик, – он поднялся, шагнул к Дерясину, оказавшись на полголовы ниже, что его совершенно не смутило. – Ты завтра на утречко пропуск мне закажи. Может, если надумаю, и впрямь подгребу вместе с Олегом. Там и с должностенкой определимся. Помрачнев от этого снисходительного «мальчик», Дерясин сухо кивнул и вместе с Холиной поспешил покинуть негостеприимную квартиру.

В спину им донеслось довольное похохатывание.

– Полный отстой, – процедила Ирина, едва шагнув в лифт.

Андрей лишь сумрачно кивнул. В этом они сошлись. Но что оставалось делать? Кроме Жуковича, никто другой восстановить реестр не сумел бы.

Рублев тихонько зашел в обшитый мореной доской кабинет директора фабрики «Юный коммунар». Не сразу разглядел затерявшуюся за огромным столом Манану Юзефовну Осипян. В ярком желтом блузоне она напомнила Рублеву махонькую канарейку, забившуюся в угол огромной клетки. Впрочем это была вполне бойкая канарейка. Покусывая неизменный мундштук, она неприязненно вслушивалась в монотонный мужской голос из селектора. Посторонний звук в кабинете насторожил ее, и она приподняла замыленные усталостью глаза. Но, кажется, Рублева не заметила. Невидящий взгляд ее скользнул вдоль стен, затем, не меняя выражения, сквозь вошедшего и, описав круг, остановился на чем-то, лежащем на столе. Увиденное волшебным образом смыло с нее усталое безразличие и вернуло взгляду знакомую задиристость.

– Ты, вот что, не увиливай! – с кавказским акцентом перебила она бубнящего абонента. – Передо мной график и будь добр – соблюди!.. И нытьё оставь! Выполни сначала. Мужчина ты или как? Завтра жду в одиннадцать с рапортом о выполнении. А вот к нему уже можешь смело присовокупить докладную на снабженцев. Право ныть, его тоже заслужить надо. Будь!

Азартно бросила трубку. Прищурилась, кажется, только теперь заметив гостя.

– Всегда, как разволнуюсь, так – акцент просыпается, – пожаловалась она, перейдя, к слову, на безупречный русский. – И откуда? Из своих сорока четырех лет…

– Быть не может!

– Оставьте это! Все мои анкетные данные знаете, – Осипян вытряхнула из мундштука окурок, продула, ввернула новую сигарету и с аппетитом затянулась. – Так вот тридцать из них в России прожила. И ведь все равно – то и дело выскакивает откуда-то без спросу кавказский говорок. Как кашель.

Она в самом деле зашлась сухим кашлем хронической курильщицы.

– Вам бы курить поменьше, – осторожно посоветовал Рублев.

– Увы! Теперь точно – поменьше осталось. Жизнь потихоньку-потихоньку к закату наклонилась, – она хмыкнула. – Так что, показали вам наше хозяйство? Побывали, так сказать, в горниле?

– Да. Спасибо. И в музей ваш знаменитый сводили. Могучее впечатление. Настолько все отлажено. – То-то что отлажено. А цену этой отлаженности понимаете? Годами синхронизировали. А вот разломать – в минуту можно.