С улицы постучали. Анжелика пошла открывать и обнаружила на пороге бородатого мужчину в меховой шапке, с топором на плече.

– Не нужно ли вам наколоть дров, сударыня?

– Гляди-ка, Никэз Эртебиз, – воскликнул, появившись на пороге, Элуа Маколле. – Ты уже начал торговлю водкой?

– Нет, начну, когда ляжет снег и замерзнет река Святого Лаврентия.

Он зарабатывал на жизнь разными мелкими делами, в том числе торговлей водкой, расхаживая холодными зимними утрами от двери к двери и предлагая «подкрепиться» тем, кого ждал тяжелый рабочий день.

Ночью выпал снег, но то был еще всего лишь легкий снежок, который таял под лучами солнца. Белые крыши домов резко выделялись на фоне темной реки, которая еще не замерзла и все еще катила к океану свои бурные воды.

Вполуха слушая беседу двух приятелей о достоинствах зимы и водки, Анжелика осматривала квартал, где ей предстояло жить. Их дом был последним на улице, что вела к собору. За ним мостовая кончалась, и улица превращалась в проселочную дорогу, ведущую к поляне, на которой рос огромный вяз. У его подножия располагался маленький индейский лагерь – два-три вигвама из коры, желтые собаки, полуголые малыши, возящиеся на сырой земле. Из одного из вигвамов вышла закутанная в одеяло женщина и помешала угли дымящегося затухающего костра.

Немного дальше в том же направлении протянулась рощица, служившая живой изгородью довольно красивому дому, крыша которого, крытая шифером и ощетинившаяся высокими трубами, виднелась над верхушками деревьев.

Напротив дома Вильдавре находилась стена сада мадемуазель д’Уредан, а немного ниже – ее дом, одноэтажный, с двумя чердачными окнами. В одном из них был виден движущийся свет свечи. Потом Анжелика увидела в нем приникшее к стеклу человеческое лицо. Должно быть, служанка-англичанка, которая просто не может не наблюдать за гостями маркиза. Во втором окне виднелась собака, также с любопытством взиравшая на соседний дом.

За домом мадемуазель д’Уредан улица, ведущая к собору, была, как и полагается улице, замощена, и по обе ее стороны высились дома, более или менее богатые, окруженные просторными дворами и садами или же жмущиеся друг к другу. Там и сям виднелись деревянные или жестяные вывески лавок и мастерских, некоторые из которых были позолочены или расписаны яркими цветами.

Никэз Эртебиз и Элуа Маколле продолжали беседовать о спиртном.

– Самые лучшие дрожжи у Эфрозины Дельпеш, – говорил Никэз Эртебиз. – Сама-то она еще та зараза, согласен. Но она приготовит тебе лучшую выпивку, и не важно из чего: из бузины, ячменя, выжимки из корней.

Тем временем на сцене появилась хромая фигура, с ног до головы закутанная в одеяло, так что виден был один только бледный нос. Для карибского пирата Аристида Бомаршана климат Канады был слишком суров. Но этот флибустьер быстро нашел общий язык с крестьянами-трапперами, которые жили по колено в снегу на берегах реки Святого Лаврентия, от Сен-Мартена до Сент-Антуана, потому что, как и они, питал любовь к крепким напиткам.

– Не лезь в нашу торговлю со своим ромом, приятель, – сказал ему Маколле. – Для индейцев он слишком слаб, им подавай что-нибудь покрепче.

Аристид слыхал, что в Канаде растет дерево, из которого можно добывать сладкий сок. Он непременно использует его, чтобы сделать свой ром крепче. А кроме того, ему удалось спасти и вывезти патоку с севшего на мель «Иоанна Крестителя».

– А у меня, – сказал Никэз Эртебиз, – есть перегонный куб возле клена, и я жду весны, когда пойдет сладкий сок. Это, я вам скажу, такая вкуснотища! Но может быть, все дело в перегонном кубе.