Свет занимающейся утренней зари резко очертил его точеный профиль, нос с горбинкой, полные губы, в складке которых таились нежность и насмешка, даже когда он был спокоен.

Неровные оконные стекла с пузырьками воздуха и муаровым рисунком, похожие на пленку льда на оловянной поверхности, усиливали проникающие снаружи отблески рассвета. В этот ранний час льющийся в окно свет мерцал, как дрожит в ветреную погоду распустившийся пион. К красному примешивались золотые и блекло-розовые оттенки, свойственные восходящему солнцу.

Граф де Пейрак приподнял железный шпингалет и открыл створки окна. В комнату ворвался холодный воздух, и свет стал ярче. Комната была так мала, что, лежа на кровати, можно было разглядеть почти все, что происходило на улице. Прямо напротив, за фруктовым садом, раскинулась река.

Из сиреневого тумана, стелющегося по восточному краю неба, медленно вставало солнце, поднимаясь над темно-лиловыми облаками, и по мере того, как оно поднималось, его розовый свет то мерк, то вновь разгорался, мало-помалу становясь все ярче, чтобы распространиться по посветлевшему небосводу, напоминавшему голубой фарфор.

Река Святого Лаврентия была зеленоватого цвета. Очертания большого острова, называемого Орлеан, который ниже по течению делил реку на два рукава, были едва различимы. Одинокая, похожая на острие копья фиолетовая коса простиралась прямо напротив Квебека, врезаясь в опаловые воды реки.

На севере виднелся красивый изогнутый склон Бопре с отдельно стоящими домами и несколькими деревушками, обступившими колокольни, – центры расположенных вдоль реки процветающих приходов.

Анжелика подумала, что хорошо было бы снова и снова наблюдать из этого окна восход солнца. Выбравшись из-под одеяла и надев домашнее платье из шелка-сырца, отделанное мехом по воротнику и рукавам, она села на край кровати и начала разглядывать мебель, собранную на этом тесном пространстве. Флорентийское зеркало висело над туалетным столиком из инкрустированного орехового дерева, на котором лежали восхитительные предметы дамского туалета: расчески, щетка, гребень, так удачно заменившие ей туалетные принадлежности, потерянные накануне.

В углу стояла монументальная молитвенная скамья, инкрустированная драгоценными камнями и эмалевыми миниатюрами. Она тоже была выполнена во флорентийском стиле и одновременно служила книжным шкафом. Кровать с четырьмя столбиками и балдахином с вырезанным на нем гербом маркиза, с сундуком для платья под изголовьем, со стоящими рядом столиками с выгнутыми ножками представляла собою как бы комнату в комнате.

Анжелика подошла к графу де Пейраку и тоже встала у окна. Он повернулся к ней и улыбнулся, и она подумала, что они впервые за долгое время находятся вдвоем в красивом, имеющем все удобства городском доме, подобающем их званию.

После скольких лет? О мой Бог, со времен Тулузы! Пятнадцать лет? Двадцать?

Она не могла поверить, что это наконец свершилось.

Неужели их скитаниям пришел конец? Конец ненадежным пристанищам, скрипящим, пропитанным солью кораблям, деревянным фортам, затерянным в лесной глуши или на диких берегах, где тебя подстерегают голод, цинга и насильственная смерть.

«Я хотела бы жить в этом маленьком доме, – подумала она, – и каждый день смотреть, как встает солнце…»

Словно прочитав ее мысли, Жоффрей заговорил об усадьбе Монтиньи, которую господин де Фронтенак отдал в их распоряжение:

– Это прекрасный дом, крепкий, хорошо обставленный, но я полагаю, что вам не захочется в нем жить, потому что вы будете все время вспоминать, что его готовили для вашей опасной соперницы, герцогини де Модрибур.