Завитые волосы мещанок скрывали черные и коричневые шарфы из тафты, капюшоны были откинуты назад.

Повсюду были дети, одни – светлоглазые, с соломенными волосами, другие – с темными, как ежевика, глазами маленьких индейцев.

Справа на коленях стояла матушка Буржуа, окруженная «королевскими дочерьми». Их бледные лица освещала горячая радость оттого, что они наконец добрались до Канады.

В толпе можно было легко распознать новых, прибывших сегодня иммигрантов – их отличали худоба, покрасневшие веки, землистый цвет лица и испуганный, жалкий, смиренный и принужденный вид, наследие Старого Света. Все это пройдет, стоит им только получить под распашку двадцать арпанов земли или начать охотиться, добывая меха.

Для них сегодняшняя церемония, во время которой они праздновали свое прибытие в Новый Свет после утомительного плавания, была одновременно и началом и концом.

Ангельские голоса маленьких певчих звучали воодушевленно, торжественно. В голосах новых переселенцев звенела радость оттого, что они вместе и достигли цели.

Для них, приехавших в Канаду в поисках лучшей жизни, старое королевство отдалялось, словно исчезающий за горизонтом тяжелый корабль, груженный проклятиями, злобой и окровавленными, пропыленными лохмотьями. Теперь все, что будет построено здесь, в Новом Свете, будет гармонично и избавлено от бессмысленных ограничений.

Маргарита Буржуа, подняв голову от молитвенника, встретилась взглядом с Анжеликой и улыбнулась ей заговорщицкой улыбкой. В последний раз они виделись в Тадуссаке. «Ну вот, видите, – казалось, говорила монахиня. – Все устроилось наилучшим образом».

Анжелика улыбнулась, и эта улыбка, смягчившая дерзкий блеск зеленых глаз, была воспринята ее приверженцами как знак дружелюбия.

Лишь одна женщина бросила в ее сторону свирепый взгляд.

Очень высокая, она была облачена в глубокий траур, однако богатство наряда свидетельствовало, что это не простая мещанка, а знатная дама. Ее взгляд, брошенный на Анжелику, был подобен удару шпаги. Затем она отвернулась и начала с подчеркнутой сосредоточенностью разглядывать витраж. Всем своим видом она, казалось, стремилась продемонстрировать, что не замечает окружающих и отвергает все, что происходит вокруг. Царящий в базилике полумрак подчеркивал ее угловатые черты и бледный, как мел, цвет лица. «Маска смерти», – подумала Анжелика. На этом мертвенно-бледном лице выделялся похожий на рану небрежно накрашенный рот. Сейчас его уголки были опущены, что придавало всей физиономии вид глубокой скорби. Руки женщины так сильно дрожали, что казалось, на редкость объемистый молитвенник, который она держала, вот-вот выпадет.

Анжелика ни на миг не усомнилась, что перед нею и есть та самая воинственная Сабина де Кастель-Морг, которую муж во искупление ее грехов заставил присутствовать на триумфе тех, кого она собиралась отправить на дно реки.

Одну за другой Анжелика отстегивала булавки, которыми к корсажу ее голубого платья был пришпилен расшитый жемчугом пластрон, и складывала их в чашу из оникса. Зеркало в золоченой деревянной раме отражало ее растрепавшиеся белокурые волосы, лицо, подобное цветку, распустившемуся на утренней заре, и зеленые глаза, сияние которых спорило с блеском украшающих ее уши крупных бриллиантов. От каждого движения эти бриллианты мерцали, похожие на далекие огни, свет которых пробивается сквозь туман.

Но отчего ее отражение было хотя и ослепительным, но слегка затуманенным? Наверняка причиной тому был был горячий пар, поднимавшийся из приготовленной для нее деревянной ванны. Она попробовала протереть зеркало, однако это ничего не дало.