Пиксарет счел момент подходящим для того, чтобы начать длинную речь, ради которой он, чтобы оказать уважение губернатору, нарядился в тряпки белых, конечно красивые, но, по его мнению, совершенно неудобные.

Но ради своих друзей он готов и пострадать, дабы донести до всех слова мудрости и разума, в которых, судя по тому, что он только что слышал, они явно нуждаются.

Именно это он и объявил собравшимся, после того как встал, взмахнул рукой и поприветствовал их в цветистых и витиеватых выражениях, столь свойственных индейцам.

Красноречие аборигенов нравилось французам своей естественностью, патетикой и использованием многочисленных образных выражений. Несмотря на индейский акцент, придававший его речи монотонность и сходство с птичьим щебетом, он говорил на хорошем французском, вставляя в свою речь множество индейских оборотов, хорошо знакомых белым.

Вот в кратком изложении то, что он сказал:

– Солнце, как всегда, совершает свой путь по небу. Наступил час, когда мудрые люди, взявшие на себя ответственность за свой народ, должны сделать перерыв в речах и подкрепиться, иначе их сломят головокружение и усталость, порождаемые пустым желудком, а также смятение от чрезмерного количества мыслей, и они увязнут в них, как в тине на дне пруда, и не смогут решить вопрос четко и ясно.

Вы, белые люди, совершаете ошибку, не куря табак, когда обсуждаете важные дела. Вы лишаете себя той почти божественной помощи, которую оказывает табачный дым, проясняя мысли и восстанавливая силы, истощенные в жарких дебатах. Вы пренебрегаете той передышкой, которую можно получить, передавая трубку по кругу, и молчанием, даваемым теми двумя ритуальными затяжками, которые делает каждый курящий. А ведь это время можно употребить с пользой для размышлений и подготовки ответов на те неожиданные вопросы, которые вам непременно зададут.

Вы не понимаете, какой покой и какое миролюбие поселяются в душе, когда вы протягиваете трубку своему врагу, противнику или даже другу, предлагая ему этим простым жестом ту чудесную, бесценную помощь, которую окажет табачный дым, наполняя тело мягкостью и успокоением, жестом, располагающим его к союзу с вами. Во время ваших советов вы не пользуетесь никакой поддержкой, если не считать употребления водки и вина, что ведет к безумию. Так чего же удивляться тому, что вы не можете сдержать себя и вскакиваете, беря слово, хотя вам его никто не давал, перебиваете ваших братьев, когда они излагают свои мысли, а излагая ваши, делаете это так, словно они единственно верные. Не приходится удивляться и тому, что когда мы, индейцы, приходим на советы белых, то могли бы сильно повеселиться, если бы – увы! – не те рождающиеся на них пагубные указы, которые нередко влекут для нас, ваших союзников, различные беды или заставляют нас отправляться в губительные походы.

Я слышал сегодня много смешных вещей и пустяков, напомнивших мне болтовню кумушек на деревенской площади. Но я давний друг французов и знаю, что такими извилистыми тропами они приближаются к тому главному вопросу, ради которого собрались. Такую же тактику используют индейцы-сото, одно малочисленное племя, которые, собираясь окружить вражескую деревню, зачем-то начинают пятиться, рассыпаться и даже поворачиваться к ней спиной.

Но я знаю и понимаю, что вы не забыли собственно деревню, которая занимает в ваших мыслях главное место, иными словами, не забыли вопрос о будущем, о войне или мире, который поднимает присутствие на этом Совете Текондероги,[8] человека, который взорвал гору, человека, тень которого легла от истоков Кеннебека до океана, до восточного побережья, куда ходят промышлять треску. Он встал между нами и англичанами, между нами и ирокезами. Сейчас у нас впереди либо мир и процветание, либо новые военные кампании.