Рескатор остановился перед нею и сказал почти с нежностью:
– Вы помните, в Кандии я сказал вам, что некогда сорвал голос, когда звал кого-то очень далекого… звал Бога… Но в обмен на голос Он согласился дать мне то, что я просил у Него: жизнь… Это произошло на паперти собора Парижской Богоматери. Тогда я подумал, что на сей раз пришел мой смертный час… и я позвал Бога. Позвал слишком громко, хотя у меня уже почти не было сил… И мой голос исчез навсегда… Бог дал – Бог взял. За все надо платить…
Сомнения вдруг оставили ее.
Он сейчас воскресил в ее памяти ту ужасную картину, которая принадлежала только им двоим: его, приговоренного к казни, в выпростанной рубахе, с веревкой на шее, везут на паперть собора Парижской Богоматери для публичного покаяния. Это было много лет назад.
И этот доведенный до последней стадии изнеможения несчастный, которого поддерживали палач и священник, – одно из звеньев невероятной цепи, связавшей блестящего тулузского сеньора со стоящим сейчас перед нею пиратом.
– Но в таком случае, – сказала она с несказанным удивлением, – вы… мой муж?
– Я был вашим мужем… Но что осталось от этого сейчас? Слишком мало, мне кажется…
Он едва заметно усмехнулся, и она вдруг узнала его.
Вопль, который она так часто мысленно издавала: «Он жив!» – готов был разорвать ее сердце, но сейчас во всем этом было что-то зловещее, почти разочарование. И ни капли той ослепляющей радости, о которой она мечтала столько лет.
«Он жив… И в то же время он мертв: человек, который любил меня… который пел для меня. И эту любовь… и этот голос, нет, ничто не вернет их… Никогда».
У нее тяжко сдавило грудь, словно и впрямь ее сердце готово было разорваться. Она хотела набрать в грудь воздуху, но не смогла. Ее поглотила черная пропасть, куда она провалилась, унося в свое беспамятство ощущение, что с нею случилось нечто ужасное и вместе с тем восхитительное.
Глава VIII
Когда она пришла в себя, в ней жила только эта мысль. Ощущение непоправимой катастрофы и какого-то невыразимого счастья охватило все ее существо, повергая ее то в холод, то в приятный жар, погружая то во мрак, то в лучезарное сияние.
Она открыла глаза.
Счастье было здесь, в облике стоящего у ее изголовья человека с чертами лица, которые она уже не отвергала.
Загрубевшее, худощавое и не такое асимметричное, как прежде, потому что его шрамы, казалось, немного сгладились, – мужественное лицо мужчины зрелого возраста, лицо Жоффрея де Пейрака.
Самым тягостным было то, что на нем не было и тени улыбки.
Он смотрел на нее так бесстрастно и отчужденно, словно не узнавал больше.
И все же в затуманенном мозгу Анжелики билась мысль, что чудо, о котором она столько лет мечтала, свершилось, и она потянулась к мужу.
Он жестом остановил ее:
– Прошу вас, сударыня. Не считайте себя обязанной раздувать страсть, которая, я не отрицаю, некогда связывала нас, но за долгие годы угасла в наших сердцах.
Анжелика застыла, словно ее неожиданно ударили. Прошло несколько секунд. В тишине она вдруг как-то обостренно услышала похожее на раздирающий душу стон завывание ветра, который рвал ванты и паруса, и оно эхом отозвалось в ее сердце.
Он произнес слова с отчужденным и надменным видом знатного тулузского сеньора, каким он некогда был. И даже под этой новой личиной пирата она узнала его. Это он!
Должно быть, она смертельно побледнела.
Он пошел к шкафчику в глубине салона, что-то достал оттуда. Если смотреть со спины, это, конечно, Рескатор, подумала она, и у нее на мгновение мелькнула надежда, что все происходящее – дурной сон. Но он вернулся, и в полумраке полярного утра неумолимая судьба вновь представила ей забытое лицо.