Но сейчас все было наоборот: его точный портрет предстал перед нею, словно в галлюцинации. Тонкий благородный профиль, твердые насмешливые губы, резко очерченные линии скул и подбородка, четко выступающие под матовой, как у всех жителей Аквитании, кожей, и такие знакомые ей шрамы, делающие лицо чуть асимметричным, по которым она в те давние времена иногда ласково проводила пальцем.

– Вы не имеете права поступать так, – сказала она еле слышно. – Вы не имеете права принимать его облик, чтобы обмануть меня.

– Перестаньте бредить… Почему вы не хотите признать меня?

Она попыталась противостоять этому опасному видению:

– Нет, нет, вы не… он. У него были роскошные черные волосы, они обрамляли его лицо…

– Мои волосы? Я уже давным-давно приказал остричь эти лохмы, они мешали мне. Плавать по морям без них сподручнее.

– Но он… он был хромой! – крикнула она. – Можно остричь волосы, можно закрыть маской лицо, но нельзя сделать длиннее ногу!

– И тем не менее я встретил хирурга, который совершил со мной это чудо. Хирург в пунцовой мантии… вы ведь тоже имели счастье тогда видеть его!

И так как она в полном смятении молчала, он бросил ей:

– Палач!

Он принялся ходить из угла в угол, разговаривая сам с собой:

– Мэтр Обен, палач, заплечных дел мастер в городе Париже. О, вот уж умелый человек, по приказу нашего короля он разорвет вам нервы и мускулы и приведет вас в надлежащий вид. Моя хромота была из-за стяжения сухожилия под коленом. После трех сеансов дыбы там осталась лишь зияющая рана, а больная нога сравнялась по длине со здоровой… Какой же у нас прекрасный палач и какой добрый король! Было бы ложью сказать, что преображение произошло быстро. Главным я обязан своему другу Абд эль-Мешрату, который блестяще завершил так превосходно начатое палачом дело. И теперь я знаю, что с небольшим вкладышем, вложенным внутрь сапога, походка моя почти не отличается от походки здорового человека. Ощущать это после тридцати лет хромоты, чувствовать, что твердо стоишь на ногах, весьма приятно. Вот уж никогда не думал, что такое может когда-нибудь случиться со мной. Нормальная походка, то, что для многих людей так естественно, была для меня событием, каждодневной радостью… я готов был прыгать, скакать, как клоун. Я мог предаваться тому, чего был лишен мальчик-инвалид, а потом – мужчина, вид которого отталкивал… И это тем более важно здесь, на море…

Он говорил словно сам с собою, но взгляд его был неотрывно обращен к бледному, почти восковому лицу молодой женщины. Она продолжала держаться так, словно ничего не слышит, не понимает. Безусловно, он ожидал, что она будет потрясена, но чтобы настолько…

Наконец губы Анжелики дрогнули.

– Но голос!.. Как можете вы утверждать… У него был несравненной красоты голос! Уж его-то я помню очень хорошо!

Она слышала сейчас его голос, с какой-то необычайной ясностью всплывший из прошлого.

Вот он, в красном бархатном камзоле, стоит против нее на другом конце банкетного стола, озаренное улыбкой лицо обрамлено роскошной черной шевелюрой, и его прекрасное бельканто наполняет звуками своды старинного дворца в Тулузе.

Ах, как она его слушала тогда! Она горестно затрясла головой. Воспоминание об этом волшебном пении и мучительное сожаление о том, что некогда было… было… и о том, что могло бы быть…

– А его голос? Золотой голос королевства?

– Умер!

Горечь, с которой он бросил это слово, еще больше подчеркнула, как его голос отличается от того, волшебного… Нет, она никогда не сможет соединить это лицо и этот голос, что прозвучал сейчас.