– Я знаю эту побрякушку, – сказал он.

– Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад в качестве откупной, когда разорвал помолвку Брута со своей дочерью. Но Юлия умерла, потом Брут тоже умер, а Сервилия потеряла все свои деньги во время гражданской войны. Старый Фаберий из портика Маргаритария оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, но, когда Сервилия пришла продавать ее, она запросила десять миллионов. Глупая женщина! Я заплатила бы двадцать миллионов, лишь бы заполучить ее! Но и десяти миллионов было недостаточно, чтобы покрыть все ее долги. Брут и Кассий проиграли войну, что лишило ее половины состояния, а Ватия и Лепид выжали из нее все остальное, – закончила Клеопатра с явным удовольствием.

– Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.

– А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.

– Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Государственный дом. Вскрыла себе вены.

– Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».

– Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гирция. Я могу это понять, – с усмешкой заметил Антоний.

Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к предназначенным для них ложам. Когда гости возлегли, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и усадила на locus consularis.

– Ты не против, если мы будем только вдвоем, без третьего? – спросила она.

– Конечно не против.

Как только он возлег, внесли первую перемену блюд – такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные так, чтобы их можно было съесть целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основную перемену: ягнята, целиком зажаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо молодого крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушения с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями и с распущенными хвостами.

– В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, – со смехом вспомнил Антоний. – Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский сапог, только сапог мягче.

Клеопатра тихо засмеялась:

– Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и с него довольно. Гурманом он не был.

– Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.

– Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.

– Да, иногда.

– Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.

– Я хочу остаться трезвым, царица.

– И почему же?

– Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.

– Я считаю это комплиментом.

– С годами ты краше не стала, – заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.

– Я очаровываю не внешностью, – спокойно ответила Клеопатра. – Цезаря привлекали мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравились мои способности к языкам, он тоже обладал ими в полной мере. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.

– Твой латинский безупречный.

– Как и у Цезаря.

– Ты не привезла его сына.