«Ликуют тимпаны, волнуются звуки свирелей…»
Ликуют тимпаны, волнуются звуки свирелей,
И флейты восторженно славу поют.
Вливаются в хор песнопевцев восторги и трели.
И в чашу хмельную вино неразбавленным льют.
Плывёт Дионис над весельем. Большой и священный.
Статую несёт вся Агора – хореги, жрецы.
И – даром, что в дереве он воплощённый,
поют ему гимны и воины, и мудрецы.
Корзины с плодами над статью хорошеньких женщин.
Венки из плюща и фиалок у юношей и у мужчин.
И каждый, кто здесь, его славой увенчан —
разбойник и праведник. И – государственный чин.
Силены, сатиры пешком, на ослах и на мулах
кружатся в причудливых танцах в стихии своей —
комический образ насмешки. В пирах и разгулах
рождённый всевластием глупых и жадных людей.
Наивный напев и дурашливый лик скомороха.
Под маской – зловредный и яркий народный протест.
Но – праздник. И кажется всё не больнее гороха,
шрапнелью стреляющего по мишеням окрест.
Проносятся толпы поэтов, хоревтов, актёров.
Священный огонь и восторги вокруг алтаря.
И сотни быков рёвом глушат пространство, в котором
ждут праздника люди, улыбки друг другу даря.
А справа поёт хор сатиров козлиный —
козлиные маски, как облик природы самой —
то песня про солнечный луч, чтобы жаркий и винный,
тогда виноград будет тоже такой.
То – песня про грусть, про дыхание смерти,
когда Дионис не услышит мольбу,
ему принесённую в песне – конверте —
назначено только ему одному…
И, как в подтвержденье того заклинанья,
трагический Мим поднял руки мольбы.
И долго стоял, как само изваянье
изменчивой и неизбывной судьбы.
И хор уже снова – про год без изъяна…
Грохочут тимпаны, и флейты поют.
И в жёлтый киаф козлоногого Пана
сатиры вино неразбавленным льют…
«Восторженной радости, счастья, согласья и спора…»
Восторженной радости, счастья, согласья и спора
вместилище. То же – и скорби, и жертв приношенья, и бед.
Источник живительной силы и славы народной – Агора.
И – фронда последнего часа трагических лет.
И нет тут конца ни надеждам, ни робким
и тайным сомненьям,
разочарованьям и вере в победу опять,
когда, уповая на милость богов и инстинкт сохраненья,
приходит сюда человек утешенья искать.
Когда мир померк, и никак не уймётся ненастье,
и крылья свои не найдёт в суматохе Амур,
«Живи незаметно. Люби, и придёт к тебе счастье», —
вдруг скажет кому-то в волшебном саду Эпикур.
А что до души – неприметна, безлика, инертна.
Поёт, соблюдая привычно знакомый канон,
пока существует…
– Не слушай! Бессмертна
душа человека, – ответит Зенон.
– Она, словно песнь с переливами, льётся —
огонь к огоньку, чтоб искре не остыть.
В одном от другого она остаётся,
чтоб жизнь человечью собой повторить,
хотя говорят про плохие законы —
в плохом государстве, мол, плох и закон…
– Его покидают враги и вороны
не больше, – тотчас отзовётся Платон.
А там, за колонной – фигура Сократа.
Босой… и при жизни себя не менял.
Стоит пред согражданами виновато,
хоть он демократию не отменял…
А вот – философская притча о счастье —
оно есть у каждого, до одного.
Оно – уже вечное к жизни причастье.
Оно – уже ваше. Найдите его!
А кто-то напомнит про хитрость Ликурга —
как сделать богатства богатых ничем.
Одним осторожным движеньем хирурга… —
он сделал монеты железными. Всем!
Никто не имел серебра, позолоты
в своих кошельках и домах под рукой.
Какие покупки, когда все заботы —
телегу с железом возить за собой…
Вместилище жизни, согласья и спора,
великих прозрений и маленьких бед,
казнит и простит, и поднимет Агора
над праздником, выше которого нет.
И сделает это с весельем и страстью.