Книга издана в серии «Больше, чем детектив». Как видим, дьявол притаился в словечке «больше». Жаль, что Маринина не написала просто детектив.

Владимир Мединский. Стена: Роман. М.: ОЛМА медиа групп

Зря мы смеемся над Эллочкой Щукиной из «Двенадцати стульев». Эта маленькая немногословная женщина, перешивая новый пиджак мужа в дамский жакет, раскрашивая заячий мех зеленой акварелью и покупая на последние деньги два гамбсовских стула, состязалась с самой дочерью заграничного миллиардера Вандербиль-да. Пусть наивно, пусть по-женски, но героиня романа Ильфа и Петрова пыталась реализовать позднейшую советскую идеологему: «Догоним и перегоним Запад!»

И хотя по ходу сражения Эллочка теряла мужа и оба купленных стула, а приобретала лишь убогое ситечко, безумству храбрых поем мы песню: если замахиваться, то уж сразу на большое. Вот и Владимир Мединский – член Генерального совета «Единой России», дважды депутат Государственной думы от той же партии, а ныне министр культуры России – в первом своем историческом романе не мелочится, сразу выкладывает на стол козырной туз. Действие происходит на Руси в те же годы, что и знаменитое произведение о мушкетерах. Таким образом, наш писатель бросает вызов Александру Дюма.

Кто победит? Дюма, беспартийный бонвиван и легкомысленный путаник, изобретший «развесистую клюкву»?

Или профессор МГИМО, доктор исторических наук Мединский? Исход неясен. Да, мушкетеры популярнее стрельцов, но четверка из книги Дюма – те еще вояки. Их участие в битве против гугенотов сводится к часовой обороне (совмещенной с обедом) бастиона Сен-Жерве. У Мединского, давнего разоблачителя вредоносных мифов о России, положительный герой куда ответственнее. Современник д’Артаньяна русский дворянин Григорий Колдырев не щадит молодой жизни, целых два года обороняя от захватчиков Смоленск, и там же в финале гибнет.

Прежде чем пасть смертью храбрых, Григорий (и примкнувший к нему автор-повествователь) успеет, однако, патриотически поведать читателю о торжестве нашего над ненашим. «Ах, улицы московские! До чего же вы широки! В два, а то и в три ряда шире, чем в европейских столицах». Смоленская крепость – «не только лучшая в России, но и в Европе тоже»; «а каковы зубцы эти были! Не то что игрушечные украшения на итальянских палаццо», «зубцы были прочнейшие». Разумеется, русские пушкари – «самые искусные в Европе», «наша-то икра лучшая в мире», «и меха наши лучшие в мире», «и крестьяне наши пограмотнее ихних», а «ихние налоги куда как выше, чем наши подати». И почему, интересно, Дюма не додумался отвлекаться от приключений мушкетеров, чтобы напомнить читающей публике о величии Франции и приоритете всего французского?

Увы! У гасконца д’Артаньяна и компании плоховато с патриотизмом. Состоя на службе у короля-и-отечества, эти наглецы дерутся на дуэлях с соотечественниками и прикрывают Анну Австрийскую, которая изменяет французскому монарху (законному, между прочим, мужу) с вражеским английским герцогом. В отличие от мушкетеров Григорий бдителен и ежеминутно помнит, что Русь в кольце супостатов: англичане надменны, французы скупердяи, а чванливые ляхи, «будто иудеи, считают вправе обманывать всех, кто не их веры». К шляхтичам автор «Стены» особо суров. Раз уж «жестокости в Европе никак не меньше, чем у нас», то польские интервенты в книге ведут себя, словно отмороженные разбойники с большой дороги, а прибытие короля Сигизмунда более всего смахивает на выезд гауляйтера Эриха Коха в сопровождении зондеркоманды СС…