Нина посмотрела на Ирину долгим непонятным взглядом, потом молча взяла деньги и ушла. Больше Ирина ее не видела.

Москва. Апрель 1937 г.

– Верочка, я дома! – входя в квартиру, проговорила Ирина. – Опять у тебя дверь не заперта. Боже мой! Помогите! – Ирина выскочила обратно в коридор и заголосила.

В кухне на полу лежала Вера с проломленной головой, рядом натекла лужица крови.

Милиционер на крики прибежал быстро, соседи еще быстрее. Весь подъезд гудел как растревоженный улей.

– Что стряслось?

– Убили, кажись!

– Да что «кажись»? Убили, совершенно определенно.

– Да что вы болтаете, вовсе и не убили, вон скорая приехала. Ограбили.

– Да не ограбили, а подрались! Ножом, говорят, порезали!

– Да что вы, любезная, придумываете, не ножом и не порезали, а как раз бандиты залезли через окно.

– Это на четвертый-то этаж?

– Так они по веревке, с крыши.

Толком никто ничего не знал, но домыслов и слухов было множество.

Поскольку вся мужская часть жильцов дома была в это время на службе, то в коридоре толпились преимущественно домохозяйки, прислуга и ребятня, примчавшаяся со двора на шум и крики.

– Сядьте, гражданочка, и рассказывайте, – устраиваясь напротив Ирины за столом с блокнотом, велел строгий милиционер с седыми висками.

– Да я вот только из театра вернулась, с репетиции, – всхлипывая и промокая нос платочком, рассказывала Ирина. Веру уже увезли в больницу, к счастью, она была жива. – Пришла. Дверь не заперта, у нас такое бывает. Дом спокойный, люди приличные живут. Я позвала Веру, она не ответила. – Тут голос Ирины задрожал, и она несколько раз нервно протяжно всхлипнула, но сдержалась. – Она не ответила, я прошла на кухню… – Вот тут уж она опять заревела.

– Гражданочка, давайте поспокойнее. Родственница ваша жива, – сердито прокашлялся строгий милиционер. Истеричные дамочки его раздражали, особенно вот такие, буржуйские пережитки. Накрашенная, завитая, духами вся квартира пропахла. Фу. Разве так советские трудящиеся женщины выглядеть должны? Еще и истерики будет закатывать.

Поймав его недовольный взгляд, Ирина еще пару раз шмыгнула носом, но все же в руки себя взяла и истерику устраивать не стала.

– Дальше что было? – одобрительно кивнул милиционер.

– Дальше я выскочила из квартиры и стала звать на помощь.

– В квартиру не заходили, комнаты не осматривали? – уточнил милиционер.

– Нет. Страшно было. Я же думала, что Вера… – Ирина снова хотела было всплакнуть, но, поймав неодобрительный взгляд милиционера, передумала. – Ну, в общем, убита.

– Ясно. Тогда пройдите осмотрите квартиру и скажите, что пропало, – устало потирая лицо, распорядился милиционер. Вся квартира была перевернута вверх дном. Вспороты подушки, матрасы и одеяла, вытряхнуто на пол содержимое шкафов и комодов. В кабинете у Зиновия Яковлевича вытряхнули содержимое всех ящиков, разбили вазочки и фарфоровые статуэтки.

– Ужас! Ужас! – оглядывая разгромленную квартиру, причитала Ирина. – Варвары!

В спальне среди прочего барахла валялась раскрытая шкатулка с Ириниными безделушками.

Милиционер поднял с пола золотые сережки и кольцо.

– Интере-есно, – протянул он.

– Что вам интересно? Что тут вообще может быть интересного? На чем мы теперь спать будем? Как тут вообще жить можно? Ужас! А Толик? Толик где? – вдруг вспомнила Ирина, увидев валяющегося на полу разорванного в клочья медвежонка.

– Какой еще Толик? – оживился милиционер.

– Толик, сын!

Милиционер взглянул на медвежонка, на Ирину и, посуровев, уточнил:

– Сколько лет? Он должен был быть дома?

– Восемь, ну, в общем, наверное… – пробормотала Ирина. – Дело в том, что я в это время редко бываю дома, обычно они с Верой… – торопливо оправдывалась она. – Может, он у приятеля или на улице…