Кронье расположил свои силы и мастерски, и необычно. Вопреки привычной военной практике при обороне рек Кронье замаскировал своих солдат на обоих берегах. Утверждают, что он расположил тех, в чью стойкость верил меньше, на британской стороне реки, чтобы они могли отступать лишь под обстрел своих непоколебимых товарищей. Окопы вырыли с учетом уклонов земли, так что в некоторых местах можно было обеспечить тройную линию огня. Артиллерия, состоящая из нескольких тяжелых орудий и пулеметов (в том числе одной адской счетверенной малокалиберной зенитной установки), была искусно размещена на дальнем берегу. Она обеспечивалась не только котлованами, но и резервными укрытиями, чтобы орудия можно было быстро переместить, когда их расположение будет установлено. Ряды окопов, довольно широкая река, новые ряды окопов, укрепленные дома и хорошая артиллерия, прекрасно управляемая и прекрасно расположенная. Маленькую отважную британскую армию ждала серьезная работа. Глубина оборонительной позиции составляла от четырех до пяти миль.

Здесь в голову каждого штатского читателя должен прийти естественный вопрос: зачем вообще нужно было атаковать эту позицию? Почему мы не форсировали реку выше, там, где не было таких сложных преград? Ответ (насколько вообще можно ответить на этот вопрос), должно быть, состоит в том, что мы так мало знали о дислокации врага, что оказались безвозвратно втянутыми в бой, прежде чем это поняли. Тогда отводить армию стало опаснее, чем идти в атаку. Отступать по открытой местности тысячу ярдов – значит идти на верную гибель. Самым разумным и лучшим решением было довести дело до конца.

Смуглый Кронье все еще выжидал, размышляя в саду гостиницы. По полю продвигались ряды пехоты. Бедные парни, прошагав семь миль на горном воздухе, мечтали об обещанном завтраке. Была четверть седьмого, когда наши уланские дозоры обстреляли. Между солдатами и завтраком встали буры! Артиллерия получила приказ готовиться к бою. Гвардейцев выслали вперед на правый фланг, 9-ю бригаду под командованием Поула-Кару – на левый, вместе с только что прибывшими аргайллскими и сатерлендскими хайлендерами. Они гордо пошли вперед в смертоносную зону. Тогда, и только тогда, на них обрушился огонь винтовок, пушек и пулеметов. Тут все, от генерала до рядового, осознали, что, сами того не зная, вступили в самую жестокую битву из всех, до сих пор происходивших на этой войне.

До того как ситуация стала понятна, гвардейцы оказались в семи сотнях ярдов от бурских окопов, другие войска – примерно в девяти сотнях, причем на очень пологом склоне, что делало в высшей степени затруднительным найти хоть какое-то укрытие. Перед глазами солдат лежала мирная картина: река, домишки, гостиница, никаких солдат, никакого дыма – кругом безлюдно и спокойно, если не считать кратких вспышек огня. Однако грохот стоял жуткий. Солдаты, которые уже привыкли к грому больших орудий, монотонному рокоту «максимов» и треску «маузеров», снова напряглись от злобного «визга» автоматического скорострельного оружия. «Максим» шотландских гвардейцев попал в ураган снарядов этой штуки. Каждый снаряд был не больше крупного грецкого ореха, но они летели очередями по десять-двадцать. Солдаты и орудие были уничтожены мгновенно. Что же касается пуль, то воздух буквально пульсировал от их жужжания. По песку шла рябь, как на озере во время дождя. Наступать было невозможно – об отступлении не хотелось даже думать. Солдаты упали плашмя, вжались в землю. И без конца, залп за залпом, волны оружейного огня набегали и бились перед ними. Пехота тоже стреляла и стреляла – но во что было стрелять? Изредка показавшийся глаз или кисть руки бура на кромке окопа или за камнем – не мишень для расстояния в семьсот ярдов. Интересно было бы узнать, сколько британских пуль нашли в тот день свою цель.