– Нет.

– У отца Сержио нет власти над жуком.

– Он не отец, а гребанный мудак! И ему не нужна власть, чтобы просто его убить!

Я даже замахнулся, чтобы ударить кулаком по стволу, но Тео меня опередил. Взял и посадил жука мне на лоб.

– Не убьет. Тогда ему не останется чем любоваться! И монстр из зеркала убьет его самого.

– Я не понимаю твои дурацкие загадки, Тео! Здесь нет ни одного зеркала! – Я с раздражением снял со лба жука и бросил на землю. Но друг поднял его и запустил в небо. Тот тут же расправил блестящие крылья и полетел. – Скажи нормально!

– Я и говорю. В зеркалах живут монстры, поэтому отец Сержио не любит в них смотерть и прячет от нас. Ему нравится смотреть на Ангела.

– Перестань называть меня этим дурацким прозвищем! Меня зовут Адам!

У Тео испуганно расширяются глаза, он прыгает ко мне и закрывает рот ладонью.

– Нет, ты Ангел! Я точно знаю!

Мы все брили головы общей машинкой для стрижки волос, с этого начинался каждый день четверга, а дальше следовало обязательное обливание холодной водой и молитва, после чего у половины детей инока Сержио от кашля рвало горло и выворачивало кишки.

Но иногда инок Сержио сам брил кого-нибудь из своих «сыновей». Выгнав других из каменной душевой, подолгу гладил шершавыми ладонями шею, затылок и плечи избранника, заставляя раздеться и стоять перед ним голым на каменном полу.

Эти ладони были большими и горячими, и находились среди нас такие, кто жаждал их прикосновения, как единственного источника тепла и надежды на сытый завтрак.

Но только не я.

Упрямый и самый сложный из его пленников, я стал огрызаться, как только у меня начали отрастать зубы. А то, что было «до», я заставил себя забыть.

– Тебе не нравится, когда я тебя трогаю? – голос инока звучал, как сладкая патока. – У тебя красивое тело, Рино. Почему ты такой худой? Мне известно, что это ты таскаешь яйца из курятника, но я ведь не наказал тебя за воровство. А всё потому, что ты мой любимый сын. Возьми хлеб, я принес его для тебя.

Я ёжился и сцеплял зубы, насколько хватало смелости отстраняясь от шершавых рук. Морщась от запаха смолы и ладана, которыми инок пропах насквозь, мотал бритой головой «нет», прижимая ладони, сжатые в кулаки, к посиневшим от холода бедрам.

– Ласка и забота, это проявление истиной любви отца к своим детям. Я люблю каждого из вас, Рино. А ты должен любить меня.

– Я знаю, как попасть на холм крестов. Я наемся камней в саду, как Бенито, и умру! Я это сделаю!

– Ступай под воду, дьявольское отродье! И пусть молитва очистит твою грешную душу! Вслух читай, чтобы я слышал! Ты еще попросишь моей милости!


В десять лет я впился зубами в его руку и потерял сознание от удара об стену. В двенадцать – полоснул Сержио по груди найденным на берегу куском стекла и не дал себя ударить, а после этого несколько ночей просидел в подвале с библией в обнимку, от голода отгрызая куски от кожаного переплета. Я не просил и не каялся. Всё что мог, брал сам, и уже тогда ненавидел инока всей душой. В то время как души других детей дома всецело принадлежали ему.

Тогда нас еще было четверо, оставшихся из восьми.

А однажды в нашем монастыре появился новенький.

Мальчишке было лет десять, у него были голубые глаза и светлые кудри, как у девчонки. Он был страшно напуган, закрывал лицо руками, но успел мне сказать свое имя «Теодоро», прежде чем забыл его и стал для отца Сержио малохольным сыном Флавио. Ребенком грешной шлюхи, у которого демоны отобрали ум.

Тео. Единственная душа, к которой я смог привязаться в том аду.

Прошло десять лет, но я никогда не спрашивал его, помнит ли он наше прошлое.