– Она выкопала кости?

– Из шести могил.

Консул поджал губы, но комментировать сообщение не стал. Кивнул, велев продолжать, и Схинки продолжил:

– Затем Гранни решила попить кофе с видом на Зимний дворец, и у неё возникли проблемы с беженцами из Тайного Города.

– На неё напали? – поднял брови Консул.

– Публично искупали в неположенном месте.

– Гранни пострадала?

– Только её самолюбие.

– И наше, – негромко произнёс Консул. – Пусть Гранни накажет обидчиков.

– Каким образом?

– На её усмотрение.

Муниципальный жилой дом

Москва, улица Большая Серпуховская

– Как скажу – так и будет! – отрезал Штыпсель, которому изрядно надоело нытьё подчинённых бойцов. – Никакого грабежа и шума, въехали? Всё делаем культурно и через модные артефакты, которых у меня полные карманы. Заходим – уходим, и чтобы ятаган не затупился, въехали?

В целом бойцы, конечно, въехали, однако неожиданная смена привычной парадигмы привела их несложные мозги в такое замешательство, что даже грубый тон вожака не заставил их заткнуться.

– Слышь, уйбуй, а что, так можно? – немного нервно поинтересовался Коззявый. Тщедушный и потому трусливый боец, который сам себя предпочитал называть осторожным.

– А почему неможно? – вопросом на вопрос ответил Штыпсель.

– Ну, потому что раньше нам Великие Дома внятно запрещали грабить артефактами, потому что мы тогда режим секретности могли нарушить, Службу утилизации подставить и нам стучали по шапкам, и даже по головам тоже.

Высшие маги Тайного Города прекрасно представляли, к чему может привести бесконтрольное применение дикарями разного рода артефактов, и зорко следили за тем, чтобы Шапки пользовались ими с достаточной осторожностью. И, разумеется, строго запрещали применение магии в криминальных делах. То есть в повседневной дикарской жизни.

– И где теперь Великие Дома? – буркнул боец Жбан.

– Тута вокруг сидят, – немедленно отозвался Коззявый. – Никуда не делись.

– Тута сидят, но делами своими занимаются. Не до нас им.

– А кому до нас? Внутренней Агеме?

– Им тоже не до нас, они Великими Домами занимаются – следят, чтобы те сидели тихо и никуда не делись.

Боец Жбан получил прозвище за размер и форму головы. Все говорили, что он мутант, но боец отвечал, что просто умный, и лез в драку. И, наверное, был в чём-то прав, потому что иногда выражался чересчур витиевато, производя на сородичей неизгладимое впечатление сомнительными речевыми оборотами и знанием подозрительно сложных слов.

Несколько секунд дикари осознавали высказанные Жбаном идеи, после чего Штыпсель вернул себе слово:

– В общем, въехал, боец? Не боись, теперь – можно. Стало.

– Да почему можно?

– Потому что теперь – не раньше.

Штыпсель надеялся, что внятный, а главное – вдумчивый и аргументированный ответ заставит Коззявого заткнуться, но просчитался.

– А как же по шапке? – напомнил трусливый боец. – Вдруг настучат? Ведь и Великие Дома тута, да ещё Внутренняя Агема тута, и Служба утилизации никуда на фиг не делась. И все только и ждут, чтобы нам настучать.

Вновь услышав осторожные, то есть трусливые слова Коззявого, воспрянувшие было бойцы напряглись и принялись переглядываться.

– Дерзко мы сейчас заходим, уйбуй, – продолжил ныть боец. – Как бы не обломилось, в натуре, давай лучше как раньше: с пальбой и дракой?

И выгодное дело оказалось под угрозой срыва, потому что Урбек Кумар несколько раз повторил Штыпселю, что всё должно пройти в абсолютной тишине. Дело, до начала которого оставалось минут пять-семь, и только Красные Шапки с их нестабильно мятущимся складом характера могли устроить сомнительный аттракцион перед самым ограблением.