— Картошка почти готова. Ещё я там яйца с сыром и чесноком сделала. Только майонеза не было. Если ты голоден… — кровь снова приливает к щекам.

Подумать только, я готовила для Лядовых и сейчас буду кормить Макса своей стряпнёй.

— Ничего себе ты ловкая. — мне кажется, что нотки сомнения пробираются в его голос.

— Не такая уж и ловкая. Тем, у кого имеются две работающие руки, придётся мыть после меня посуду. Я как-то сначала об этом совсем не подумала…

— А я хваловал отца на посудомоечную машину. Он всё был уверен, что она ему без надобности.

Вот ещё. Из-за моей глупости и недальновидности покупать ненужную человеку вещь? Как Макс вообще это всё совместил?

На моё счастье или беду, раздаются приближающиеся шаги.

Поразительно, что я совсем не слышала в доме этого ужасного скрипа ворот. Звукоизоляция?

— Запах изумительный, Анют, но, боюсь, твои труды нас не дождутся. Если ты, конечно, прислушается к моему совету.

Николай Петрович входит в кухню широкими шагами. Я благодарна за комплимент своей картошке, потому что вижу неподдельное любопытство на его лице. Ну и ещё трепещущие крылья носа.

— Почему я должна не прислушаться к вашему совету? — искренне изумляюсь я.

Стараюсь не выказывать беспокойства, но тело подводит. Ладони и лоб мигом становятся мокрыми. Злюсь сама на себя, не сводя взгляда с человека, принёсшего непонятные вести.

— В общем, там твоя мама одумалась. Ради тебя или Миланки, для дела неважно. Но это шанс. Хороший шанс заручиться её поддержкой и открыть ей глаза на того, с кем она продолжает жить. Если она присоединится к твоим показаниям, Анют… — полковник говорит что-то ещё, а я его не слышу. В ушах вновь воет тревожная сирена.

Это же… это же мама.

— И что вы хотите? — не слыша ничего вокруг, я спрашиваю о самом главном. Старательно контролирую тембр голоса, чтоб в него не пробрались тревожные нотки и отголоски намечающейся паники.

— У Прохорова остались некоторые вопросы. Тяжёлые вопросы, Анют. — вздыхает Николай Петрович, кося растерянным взглядом в сторону плиты.

Картошка! Да чтоб меня!

Снимаю с огня сковородку. Ставлю её на другую конфорку. Откладываю в сторону деревянную лопаточку, а сама наблюдаю за мужчинами в отражении рядом стоящей кастрюли. Макс подаёт отцу какие-то знаки, которые я не могу разгадать. Отец отвечает ему небрежным взмахом руки.

Всё-таки гаденько немного. Не ожидала, что за моей спиной, как в буквальном, так и в переносном смысле, будут переговариваться или даже договариваться о чём-то.

— Вы предлагаете на допрос позвать мать? — дрогнувшим голосом интересуюсь я, медленно оборачиваясь. — Или пригласить их всех сюда?

— Сюда не стоит. — протестует любовь всей моей жизни. — Никто пока не знает, где ты. Пусть на какое-то время это так и остаётся.

— Да. Возможно, именно поэтому твоя мама бьёт тревогу. Где ты и что с тобой… Ей же ничего не известно.

Сжимаю здоровую руку в кулак и заставляю себя терпеть до последнего.

— Моя мать бьёт не только тревогу. — ехидно усмехаюсь, медленно расслабляя руку. Приятное покалывание в пальцах от ушедшего онемения остужает пыл. — Вы можете мне гарантировать, что не повторится ничего из того, что уже было? Причём тоже на допросе вроде как и при том же следователе?

— Боже, — выдыхает Максим, — Что у тебя дома происходило? Давай и на неё напишем заявление? Она мигом заткнётся!

Любовь к матери всё ещё жива. Я ощущаю её по волне негодования и злости, расплескавшейся внутри меня после слов младшего Лядова.

— Выбирай выражения! Ты говоришь о моей матери!

Мужчины переглядываются. Обмениваются вопросительными взглядами.