– Сам. Мы подумали, что не плохо было бы провести эти дни в тесном семейном кругу и распустили прислугу.
– Но, если не справитесь, отправлю к вам нашу домработницу, – поднялась по ступенькам Руд, протягивая Офелии забытый в машине рюкзак.
– А где мой брат? – поспешила разузнать она.
Клайв широко улыбнулся, с теплотой посмотрев на жену.
– Пацан наверху, сказал голова разболелась и к ужину не спустится.
– Боюсь, я тоже не смогу остаться, – сообщила Руд. – Нужно вернуться в город, пока журналисты не растерзали в клочья совет директоров. Из-за выходки Пола, – и женщина осеклась, с опаской глянув на Офелию.
Та пристыжено отвела взгляд, словно испытывала вину за хаос, воцарившийся после самоубийства её отца.
– Прости, я совсем не это хотела сказать, – попыталась оправдаться Рут.
– Всё в порядке, – ответила Офелия, выдавив из себя вымученную улыбку. – Пойду к себе. Дядя Клайв, не обидитесь, если и я не буду ужинать? Устала.
– Конечно, дорогая. Я всё понимаю. Второй этаж, комната в конце коридора по правую сторону. Твои вещи уже там, – ответил мужчина без тени упрёка, но как только за Офелией закрылась дверь, недовольно произнёс: – И вот на кой чёрт я три часа возился с этим проклятым ростбифом?
– Будь с ней помягче и, если что-то пойдёт не так, сразу звони, – попросила Рут.
Оставшаяся часть разговора супругов была скрыта от посторонних ушей шумом дождя. Впрочем, Офелию подробности этой беседы не занимали. Всё, чего она хотела, – поскорее увидеть брата. Пусть и собиралась немного покапризничать из-за того, что тот не поехал на похороны.
Адмон, по-видимому, тоже соскучился, поскольку ожидал сестру в её спальне. Раскинувшись на кровати звездой, он бездумно созерцал потолок, слушая в наушниках то, что Офелия за музыку не считала – тяжёлый рок. Они удивительно походили друг на друга внешне: те же светло-каштановые волосы, миндалевидные глаза с оттенком болотной заводи, проницательный взгляд. Однако по характеру являли собой полную противоположность нравов. Офелия была кроткой, нежной, ласковой как благодарная кошка, вдумчивой и рассудительной. Адмон, подобно факелу, сгорал в пламени собственных страстей: дерзкий, решительный, вспыльчивый, – он часто попадал в неприятности и не прочь был лишний раз помахать кулаками.
Войдя в комнату, Офелия едва не поддалась желанию улыбнуться, но, быстро взяв себя в руки, с невозмутимым видом проследовала к окну, словно не замечая присутствия брата. Адмон, пристально наблюдая за ней, снял наушники и, расположившись повыше на взбитых подушках, заложил руки за голову.
– Решила объявить мне бойкот? – с кривой усмешкой поинтересовался он.
Офелия молчала, рассматривая ветхую оранжерею, что виднелась вдали: стеклянные стены загрязнились и потемнели, краска на опорных конструкциях облупилась, на крыше лежала сгнившая листва, местами зияли дыры в разбитом остеклении – зрелище удручающее.
– Брось, Фе́ли, – так и не дождавшись ответа, вновь заговорил Адмон, – ты ведь знаешь, мы с отцом не ладили…
– И исправить это уже не получится, потому что он умер. А его единственный сын даже не удосужился прийти на похороны. Что скажут люди?
– А разве кто-то из них обо мне спрашивал? – Офелия притихла. – То-то и оно. Так что хватит с него и единственной дочери.
Внезапно на хрупкие девичьи плечи опустились горячие юношеские ладони, ласково скользнули вниз до локтей, заключая в крепкие объятия. Подбородок Адмона уткнулся в затылок сестры.
– Ладно, прости, и не злись на меня, – искренне извинился он.
– Я злюсь вовсе не на тебя, – ответила Офелия с тягостным вздохом, – а на отца. Почему он так поступил? Что теперь будет с нами?