А́дмон на похороны не явился. На своей памяти Офелия впервые осталась без поддержки брата в столь трудный момент, но злиться на него не могла. Адмон никогда не питал тёплых чувств к отцу, считая его лицемерным и бесчестным человеком. Не самого лучшего мнения он держался и в отношении Руд, которая, тем не менее, спасла двойняшек от незавидной участи оказаться в сиротском приюте, оформив на своё имя опекунство – детям почившего Пола шёл семнадцатый год.

Небеса сотряслись от громового раската. Несколько увесистых капель оросили ещё не уплотнённую почву могилы. Лизоблюды, явившиеся на кладбище в надежде снискать расположение наследницы, бросились врассыпную, точно тараканы, потревоженные ярким светом в ночи. Офелия, прижимая к груди крупный алый пион, продолжала стоять неподвижно, даже когда дождевая вода просочилась за ворот её траурного платья.

– Клади цветок, родная, и пойдём. Не хватало подхватить ангину, – засобиралась и Руд.

– Зачем он это сделал?.. – произнесла Офелия без всякого выражения.

– Ума не приложу… Кто-кто, а твой отец был жаден до жизни. Дела у него шли в гору. Нам предстояло крупное партнёрское слияние…

Офелия невольно содрогнулась, когда могильщик, собрав с прохода последние пригоршни земли, с силой ударил лопатой по образовавшемуся холму.

– Теперь можно, – угрюмо кивнул он.

Сирота бережно опустила на надгробную плиту пион, в последний раз окинула стеклянным взглядом высеченное на камне имя и неспешно побрела за своей попечительницей к дороге.

Путь предстоял неблизкий. Вилла Кронберг, где было решено провести лето, чтобы в уединении справиться с утратой, собраться с мыслями и укрыться от докучливых журналистов, жаждущих нажиться на чужом несчастье, находилась почти в трёх часах пути от города. А учитывая состояние дорог после дождя, путешествие могло занять и полдня. Резиденция, окружённая густыми лесными угодиями, включала в себя просторный двухэтажный дом с мансардой на берегу озера, несколько хозяйственных построек, коттедж для прислуги, небольшую пристань и ныне заброшенную оранжерею, в которой прежде покойная мать Офелии выращивала дикие пионы. Об этом однажды упоминала Руд, поскольку ни Адмон, ни Офелия свою мать толком не помнили. Она скончалась, когда двойне едва исполнилось по шесть лет.

До места назначения добрались к ужину. Всю дорогу Офелия спала мёртвым сном, и лишь когда автомобиль свернул с главного шоссе на гравийную просеку, пробудилась. Дождь не унимался. Над видневшимся за домом озером стоял перламутрово-сизый туман – привычное явление в этих местах. Небо ещё не сменило мрачный цвет, но уже наливалось тёплыми закатными красками, отчаянно пытающимися пробиться сквозь пелену низких ртутных туч. Лес, напротив, становился всё холоднее, собирая под своими тенистыми ветвями дубов вечерний сумрак.

Руд постаралась припарковаться как можно ближе к крыльцу. Из парадных дверей, украшенных изысканным мозаичным витражом, вышел Клайв – её второй муж и некогда близкий друг Пола. Впрочем, отец Офелии водил знакомство с обоими супругами своей деловой партнёрши, поскольку те являлись единокровными братьями. Но в случае с Клайвом их дружба казалась более тесной.

– Возьми зонт, льёт как из ведра, – напомнила Руд, указывая на заднее сидение.

– Добегу, не страшно, – ответила Офелия и, выскочив из автомобиля, припустила к крыльцу.

– А вот и мои принцессы, – радушно раскинул руки Клайв. – Очень вовремя, я как раз накрыл стол.

– Сами накрыли? – удивилась Офелия, стряхивая с плеч дождевую воду.