«Эймери отказался есть на эти деньги не потому, что они ворованные. Не из-за каких-то моральных установок, а ради меня. Так разве я не могу отказаться ради него и потерпеть до завтра, когда откроется фургончик?»
Она до боли сжала кулаки.
– Вы что-нибудь хотели, мисс? – спросила ее кассирша почтенного возраста.
– А? Н-нет, простите. Я п-просто… Извините, а вы выбросите эти пирожные?
– Если их никто не купит до закрытия, то придется. Мы не продаем несвежую продукцию.
Иван втянула голову в плечи. Никогда еще ей не было так неловко, но доброе лицо женщины за витриной внушило доверие, и она робко спросила:
– А м-могу я что-нибудь сделать, чтобы забрать парочку?
Женщина вытянула лицо и смущенно улыбнулась.
– Ну, у нас хватает работников.
– Вот как. Хорошо, извините.
Иван вышла из кофейни, сжимая файлик с бумагами. Пройдя несколько шагов, она остановилась посреди дороги и запрокинула голову к темному небу. Всего пара блеклых огоньков-звезд пробивались сквозь облака. Горло вновь сдавила обида, и она опустила голову.
«Сегодня я выжила, но… Что дальше? Неужели всю жизнь я проживу так? Ради чего я живу? Зачем все это? Зачем я здесь? В чем смысл?»
Она обернулась на кофейню в последней надежде, что у нее хватит наглости воспользоваться ворованными деньгами.
«Эймери тоже не ел весь день. Так что и я не буду».
Губы задрожали. Слеза скатилась по щеке. Нет, нет. Хватит рыдать!
– Дурацкая совесть! – воскликнула она и помчалась домой.
Глава 7
На старенькой газовой плите вот уже минуту назойливо свистел чайник. В светлом деревянном домике в скандинавском стиле выключить его было некому. Лениво трещали щепки в угловой печи, за покрытым ледяной коркой окном ветер нес снег.
За дверью послышались тяжелые шаги. Щелкнув замком, в дом зашел парень. Он закрыл за собой дверь, стряхнул снег на пороге; сняв длинную черную куртку, кинул ее в плетеное кресло рядом, прошел к плите и наконец покончил со свистом чайника. Взгляд янтарных глаз зацепился за длинные пальцы. Все еще непривычно было видеть свою серую кожу порозовевшей от холода. Он взъерошил пряди на макушке и принялся готовить травяной чай.
– Смотрю, не совсем еще одичал? – послышался голос со стороны камина.
Он даже не вздрогнул. Налив себе кипятка, размешал чай ложкой, дождался, когда вода обретет желтоватый цвет, и развернулся.
Да, так он и думал. У камина в плетеном кресле, закинув ногу на ногу и накручивая на палец седую прядь, сидела женщина в темно-сером узком пальто с меховым капюшоном.
– Не скажу, что рад тебя видеть. – Парень сел напротив и поставил кружку на круглый деревянный столик.
– Я переживаю, – в ее голосе он услышал непривычную горечь, в серых глазах увидел сожаление. – Ты стал таким отстраненным. Совсем перестал жизни радоваться.
– О да. – Он пожал плечами, изобразив вымученную улыбку. – Ведь в моей жизни так много вещей, от которых нужно к потолку от радости подпрыгивать.
– Как минимум ты должен порадоваться тому, что жив, Азаруэль.
– Я бы предпочел оставаться мертвым.
Она состроила кислое лицо, поджала подкрашенные красным губы и, потирая руки в кожаных перчатках, покачала головой. Затем подалась вперед, уперлась локтями в колени и поднесла кулаки ко рту.
– Долго собираешься торчать в этой безлюдной деревушке и заниматься самобичеванием? Что с тобой вообще происходит?
– Из интереса спрашиваешь или в рамках формальностей, прежде чем расскажешь, что на самом деле привело тебя в эту «безлюдную деревушку»?
– Я просто переживаю за своего ребенка.
– Хм, как странно. А вот нам с Арианом и сестрами всегда казалось, что единственный, кто тебя интересует, – это твой распрекрасный «янтарный сын», способный одним своим касанием испепелить все живое. Самый сильный, самый любимый, самый красивый…