Как пеной волны океанский прибой.
Корзина, рюкзак, чемоданчик, мешок,
Кастрюля, ведёрко, бочонок, горшок,
Гитара, гармоника, аккордеон,
«Пусти! Дай дорогу!», «Пошёл ты…!», «Пардон».
Фуражка, ушанка, пилотка, платок,
Водяра, пивко, молоко, кипяток,
Сухарь, полбуханки, тушёнка, яйцо,
Мордашка, башка, образина, лицо,
Шинель, телогрейка, фуфайка, тулуп.
Кто умный не в меру, кто попросту глуп.
Вдруг в конце перрона из дверей вокзала
Появилась девушка с синими глазами,
Синими, как небо, синими, как море,
И на миг забылись горести и горе.
Девушка-блондинка в лёгком летнем платье.
Все друг другу стали, как родные братья.
И все расступились в молчанье немом.
Стояли, глазели с разинутым ртом.
А девушка шла – словно ангел летел —
В проходе шеренгами замерших тел.
И шла она, голову гордо подняв,
И сказкою стала печальная явь.
И волосы флагом вились на ветру,
Как ветви берёзы весной поутру.
Смотрели старухи сквозь стёкла очков
И слушали цокот её каблучков,
Смотрели на парус воздушного шарфа,
Что вился под звуки эоловой арфы.
Приблизилась девушка к краю перрона.
Над нею внезапно возникла корона
В бесчисленных солнечных ярких лучах,
Блеснувшая в жаждущих чуда очах.
Зажмурились люди от яркого света.
Очнулись не сразу. А девушки – нету…
Чтобы поместились все наверняка
Подали пустые два товарняка.
В чрева всех теплушек серою толпой
Втискивались люди – рукопашный бой!
«Мама! Где ты, где ты?», «Залезай скорей!».
Наконец закрылся длинный ряд дверей.
Двинулись составы. С паровозным паром
Свист на всю округу. Кто успел – по нарам,
Остальные – на пол, как мешки, навалом.
Кто – бутылку с квасом, кто – горбушку с салом.
Но с вагонной жизнью начали свыкаться,
Прекратилась ругань, кончили толкаться.
И, как по команде, разом замолчали,
Вроде бы друг друга и не замечали.
В тесноте вагонной, в грохоте и тряске
Вспомнили в теплушке все о синеглазке.
Каждый думал: «Это было не со мною,
Знамо, это было что-то неземное»…
И на миг забыли люди про войну.
Про свою пред Богом вечную вину.
Садовое кольцо. Лето 44-го
Они напали на мою страну,
Мечтали захватить мою столицу.
В расцвеченном знамёнами строю
По ней пройти мечтали Гансы, Фрицы.
И вот они в Москве. Сбылась мечта
В Москве, служившей их заветной целью,
Они бредут, как стадо. И молчат.
Бойцы конвоя – вдоль колонны цепью.
Они идут, понуро опустив
Бесцветные затравленные лица.
Весёлого «Хорст Весселя» мотив
Теперь не прозвучит для Гансов, Фрицев!
Вдоль улиц – сотни, толпы москвичей.
А в первый ряд толкают ребятишек:
«Глядите на кровавых палачей!
Уже победа близко! Немцам – крышка!».
Прошаркала колонна, а за ней
По следу – поливальные машины,
Чтоб вытравить их след, как травят вшей,
Как сор метлой метут из нор мышиных.
Я помню, будто было всё вчера:
Вели фашистов пленных по Садовой.
Смотрели молча. А в душе: «Ура!
Конец пришёл затее их бредовой!».
Потом штандарты вражеских полков
Швыряли у подножья Мавзолея.
А гордый стяг страны большевиков
Витал, над Красной площадью алея.
Фильм по роману Василия Гроссмана «Жизнь и судьба»
Ещё хранящая тепло ушедших в бой землянка.
Ещё в печурке теплятся уголья и огонь.
Натянут провод. Сохнут чьи-то серые портянки.
От них исходит то ли свежесть, то ли вонь
В углу – топчан, небрежно застланный соломой.
Её прикрыла наспех плащ-палатка. А на ней
Как этой жуткой жизни искалеченной обломки —
Тела сплетённых в жаркое объятье двух людей.
Они решили в эту чуть затихшую минуту
Уйти от фронтового злого ужаса в любовь.
Они не знали в этой узкой, смрадной, тёмной мути
Землянки, доведётся ли им повстречаться вновь.
Но не пришлось загадывать о следующей встрече.