Нила от злости трясло.

— Грязные, нищие мыши, — прошипел он, стискивая кулаки. — Ну, это вам так просто с рук не сойдет! У меня в Совете!..

— Знаю, знаю, — перебил его дед. Голос его звучал слишком печально, чтоб в это можно было поверить. — Твой отец в Совете. Мне очень страшно. Но, думаю, Совет тебя не сможет оправдать. А теперь на выход, молодой человек!

Дед отшагнул в строну, дав Нилу проход к дверям и картинно взмахнул рукой, кланяясь Нилу. Только вот поклон этот был больше похож на издевку. Сфера, защищающая нас, лопнула, и дверь распахнулась, будто по ней наподдали ногой.

Нил, бессильно скуля от злобы и роняя злые слезы, сцепил зубы и почти бегом рванул прочь. Его позор поджидал за дверями нашего дома, и я одновременно и смеялась, и понимала, что мне это с рук точно не сойдет.

***

Когда дверь за Нилом захлопнулась, а шаги его стихли, я не выдержала, разрыдалась и бросилась деду на шею. Он обнял меня, прижал к себе и ободряюще сказал:

— Ну, ну, малышка. Все будет хорошо!

Голос его звучал ласково, с теплом. Но, кажется, он сам не верил в то, что говорит.

— Нет, не будет! — всхлипывала я. — Ты же знаешь, что не будет! Если у Нила Совете отец… Ой, как же мне попадет! Ты бы слышал, что он обещал со мной сделать! Ты бы знал, чем он грозился! И выхода нет. Академия Усидчивых Девиц не спасет меня. Отречется. Выдаст ему, не захочет нажить неприятностей. Ну почему, почему все так несправедливо?!

Дед немного помолчал, поглаживая меня по волосам и успокаивая, а потом как— то устало вздохнул и решительно произнес:

— Пойдем— ка, я кое— что тебе покажу! Ну, не плачь, девочка. Не плачь, Алиса! Может быть, еще не все потеряно?..

Кое— как успокоившись, отерев глаза, я последовала за ним. Что мне оставалось делать?

В его кабинете всегда было сумрачно из— за плотно задернутых штор. Дед говорил, что солнечный свет раздражает его чересчур чувствительные глаза, но черта с два это было так. Его глаза — черные, пронзительные, под сурово изогнутыми угольно— черными бровями, — никогда не были раздраженными, воспаленными или больными. Они всегда смотрели внимательно. Казалось, дед может рассмотреть, как сквозь кожу прорастает самая тонкая волосинка.

Я— то знала наверняка: дед проводит какие— то опыты, разрабатывает новые рецепты зелий и заклятий, и солнечный свет — это тот ингредиент, которые годится не для всякого зелья.

В полутьме его кабинета мне было знакомо все. Его шкафы с книгами, огромный стол, крытый сукном, кожаное кресло, глобус из лакированного блестящего желтоватого дерева. Этот кабинет словно был кусочком другого мира, мира, где наш дом не был нищим и несчастным.

— Так и есть, Алиса, — угадав мои мысли, произнес дед. — Так и есть!

Он закрыл за нами дверь поплотнее и задумчиво почесал белоснежную, тщательно постриженную и ухоженную бороду. Это жест я тоже знала; дед так делал в минуты размышлений.

Он колебался; думал, посвятить ли меня в тайну, которую решился приоткрыть.

— Вы рассорились из— за Академии, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес дед, наконец. Я тяжело вздохнула:

— Нил назвал тебя городским сумасшедшим, — ответила я, пытаясь оправдать свое поведение.

Но дед, на мое удивление, не стал читать мне нравоучений. Даже не попытался, что само по себе было очень странно.

— Да, да, — рассеянно отозвался дед. Он вынул из кармашка жилетки часы, открыл крышечку и глянул, который час, словно торопился на поезд. — Но ты же знаешь, что это не так?

— Если ты действительно был ректором самой замечательной академии, — набравшись духу, произнесла я, — то где она? Куда пропала?