А вот именно после всех этих восхвалений – страшно, страшно, страшно… Безумно!
Вся надежда на Господа! Он не оставит…
Только бы не растеряться, не упасть духом.
Ой, как жутко. И время-то еще много – пять недель! Пять недель – мучения, сплошного мучения и лихорадки!
Ужасно… ужасно!
28 [февраля 1907 г.]. Среда
Вечером.
Тяжело, тяжело мучительно!
Горев сказал Вендерович, что очень не любит меня, и охарактеризовал меня, как-то смешно повертев перед носом рукой – жест, выражающий что-то очень неопределенное…
За что можно меня не любить?
И вот я пристально взглянула на себя со стороны… И… ужаснулась! Какая я неинтересная! Боже!
[Большая часть листа оторвана] движений, жестов, лишних слов. И все это жалко, смешно, а главное – неинтересно.
Ой как неинтересно!
Теперь я только понимаю, что я – никакая. Нельзя про меня сказать – какая я… Ничего не разберешь.
[Большая часть листа оторвана] и протянула руку [лист оборван] крепко пожал [руку] и, не выпуская, пошел рядом со мной, а другой обнял меня, защищая от толчков декораций и всякой штуки… Спросил – про здоровье, еще о чем-то… Смотрел так любовно, ласково… И опять я чувствовала, что он меня любит.
А потом, когда мы с Семеновым искали уголок для занятий, – предложил нам свою уборную. Родной мой!
Да, вот и всегда так: сегодня я чувствую, что он меня любит, а завтра, послезавтра – опять тупое равнодушие.
Что такое?
2 [марта 1907 г.]. Пятница
Да, я не ошиблась. Сегодня уже чувствую себя отвратительно: Раутенделейн – не клеится, насморк, физиономия скверная по сему случаю, с Василием Ивановичем хотя и говорила на спектакле, но немного и малоинтересно, все больше о насморке…
А в общем – томительно.
Что делать с отрывками. Боюсь очень за «Потонувший колокол».
Боже мой, Боже мой, что делать? Как быть?
Не лучше… Тревожно… Нервы напряжены, и хочется плакать… А слез нет… Сейчас что-то раздумалась о Петербурге – что-то там будет, как сложится жизнь267.
4 [марта 1907 г.]. Воскресенье
Мрачно…
Отчаянно…
Должна была ехать с Сулером на бега – и не попала – насморк, лицо ужасное, не хотелось показываться в таком виде.
5 [марта 1907 г.]. Понедельник
Днем. I неделя поста.
Вчера была на Ермоловой.
Разбудоражилась очень.
Изумительная актриса, необыкновенная. Какая глубокость, какой нерв!
Много думала о ней. Что она переживала вчера… Бедная.
Я поставила себя на ее место… И ужас как лед сковал душу.
Оторвать все, чем жила, в чем тонула душа268… Господи…
Ведь это что-то… я не знаю.
Несколько дней не видала Василия Ивановича. (Сейчас вот хочется писать о нем, только о нем, и вместе с тем – не хочется повторять все одно и то же.) А как мне необходимо много и часто говорить про него. И не с кем, только в этой тетрадочке не стыдно ничего…
6 [марта 1907 г.]
Вечером.
Днем сегодня была в театре. Ничего нет. Пусто. Репетиции начинаются с завтрашнего дня. Вечером завтра «Чеховский чай»269. Будет ли Вас.? Как хочется увидать его – шутка ли, почти пять дней не видала. И работать надо… Пора, пора… Скоро – 2 ½ недели осталось270. Боже, Боже, помоги!
7 [марта 1907 г.]
Днем.
И скверно, и хорошо на душе – все вместе.
Перво-наперво – не клеится Раутенделейн – сегодня читала отвратительно.
[Четыре строки вымарано.]
Ну а с другой стороны – мне хорошо, так хорошо, как давно не было. Сейчас напишу все подробно.
Пришел Василий Иванович на репетицию. Мы стояли с Сулером у стенки, разговаривали. Подошел. – «Столько лет, сколько зим!» – крепко взял за руку. «А ты, Сулер, что-то очень напираешь на Алису Георгиевну». – «Нет, мы все о занятиях говорим». Потом Сулер отошел. «А у вас с Сулером какие-то очень близкие отношения…» Я засмеялась: «Я очень люблю Леопольда Антоновича». Потом вдруг Василий Иванович таинственно берет меня под руку и ведет за собой. «Я вот хотел спросить Вас, Алиса Георгиевна, ко мне многие обращаются с просьбой – рекомендовать преподавательницу, что вы скажете насчет Марии Александровны Самаровой?»