[Два листа вырваны.]
24 [февраля 1907 г.]. Суббота
Днем.
«Бранд» сегодня…
Как бы хотелось пойти в театр… Хоть на часок… подышать родным воздухом…
Такая сейчас боль внутри… такая тоскливая, ноющая…
Если бы я могла плакать [сейчас. – зачеркнуто]… Нет, слез нет…
Одна тупая, мучительная тоска…
День сегодня – хмурый, нерадостный…
Небо сплошное – серое…
В комнате – хорошо, уютно. Цветов много. Над Василием Ивановичем листья папоротника и красные гвоздики… На столе – нарциссы и гиацинт. Запах хороший…
Плакать хочется – слез нет…
Тупо и пусто внутри…
Пролетели вороны – черные, печальные. Голые кривые ветки торчат из‐за крыши и качаются ветром.
Вот еще какие-то птицы пролетели быстро… Торопятся… Куда?
Хочется почитать какую-нибудь хорошую сказку. Про птиц, улетающих в далекие теплые края, где много цветов, где вечное солнце и море – лазурное… Я смутно помню какую-то такую сказку – о птицах и солнце?
.
Придется высидеть еще завтра… Ужасно! Терпение может лопнуть! Сегодня были – Коренева и Вендерович. Сидели долго. Много рассказывали: между прочим, что школы на будущий год не будет совсем, а те, которых оставят, – будут числиться оставленными при театре. Попаду ли я в их число? И что будут делать эти «молодые члены труппы»? – Да… что-то не разберешь ничего…
Ах, как грустно! Как грустно!
26 [февраля 1907 г.]. Понедельник
Вчера все-таки не выдержала и ушла днем в театр. Встретили все радушно, кроме Кореневой, она как-то оставалась в стороне. Василий Иванович издали увидал меня в зрительном зале – кричит: «Здрасьте, Алиса Георгиевна, как здоровье?» – и несмотря на то, что Николай Григорьевич [Александров] спешно тащил его куда-то, – остановился, крепко пожал руку и еще раз спросил, совсем ли выздоровела. Хорошо поздоровался Владимир Иванович [Немирович-Данченко]: «Ну, как здоровье?» – «Ничего, Владимир Иванович, понемногу». – «Поправились?» – «Да…» – «Совсем или почти?» – «Почти…»
Все-таки в этих расспросах проскальзывала какая-то заботливость. Было приятно.
Приставали и другие с расспросами. Кто из вежливости, кто из искреннего хорошего чувства.
В общем, никто не забыл, все отнеслись с сочувствием.
Было приятно.
Вечером пошла на «Горе от ума». Перед III актом Василий Иванович подошел и крепко-крепко пожал руку; не сказал ничего. Во время акта подошел к нашему столу, где мы пьем чай, поболтал, посмеялся, рассказал, что у Кореневой произошел инцидент с Грибуниным, и когда я спросила: «Что?» – говорит: «Я вам потом расскажу…» Так просто, просто…
Перед IV актом я во время перестановки декорации перебегала через сцену, вдруг выходит Василий Иванович, ему тоже кого-то нужно было на сцене, встречается со мной, обнимает меня обеими руками и сердитым голосом говорит: «Уходите вы, дорогая, отсюда, здесь сквозняки везде…» Больше мы не говорили, и только когда я поднималась на лестницу к выходу, он крепко-крепко стиснул мою руку, когда помогал подняться…
Братушка [С. С. Киров] говорит, что он все время расспрашивал его о моей болезни и посылал мне поклоны.
27 [февраля 1907 г.]. Вторник
Занималась с Марией Александровной [Самаровой] Раутенделейн… Она говорит, что «это будет моя коронная роль». Конечно, не верю ей266…
Страшно очень… Трудность прямо непосильная…
Василия Ивановича не видела – ни вчера, ни сегодня. Вечером – «Бранд» – утешение…
Хотя, может быть, к лучшему, что я редко вижу его – не мешает работать.
Боже мой! Как страшно за отрывки… Теперь все полно ими.
Особенно за Раутенделейн – жутко…
Господи! И вдруг после всех этих разговоров – провал, с треском… Мне кажется, я не переживу… Или застрелюсь, или брошу сцену, уйду совсем из театра… Если бы не эти разговоры, что я – невесть какой талант и прочее…