Потом начал расспрашивать о том, что побуждает меня ехать. Я рассказала ему про Марию Николаевну [Германову]. Николай Григорьевич говорил, что это глупая сплетня и не стоит даже обращать на нее внимания. Много смеялся надо мною и говорил, что я еще очень большой ребенок… Потом говорит: именно теперь-то вам и не надо уходить, когда о вас уже заговорили и Станиславский, и Немирович, когда вы только что начинаете развертываться.

Сегодня вечер прошел скверно. Василия Ивановича видела только мельком, поговорить не пришлось. На душе сейчас гадко-гадко. По дороге в театр опять все думала о нем и опять показалась себе глупой до крайности: я и Василий Иванович – разве такое сочетание возможно!?

Я сумасшедшая…

Тоскливо что-то. Днем сегодня Василия Ивановича хотя и видела, но очень мимоходом. Поговорить не пришлось. Был в театре новый актер Горев. Интересный мальчик, но вовсе уж не такой красивый, как говорили. А все-таки что-то подмывает влюбить его в себя или, по крайней мере, заставить ухаживать за собой…

А в общем, если вдуматься, – печально все это очень. Где же работа? Где же успехи? Мария Николаевна [Германова] занимается с Маруськой [М. А. Андреевой (Ольчевой)] – Герд. О наших с ней занятиях разговор замолк… Чудно! Боже мой, как чудно все!.. А жизнь идет, идет… и никогда не вернется233…

Хоть бы скорее поговорить с Василием Ивановичем. Вот что-то он скажет, а то и в самом деле – уехать скорее, без оглядки, начать новую жизнь!..

Захолустный городок… кривые улицы… деревянный театр с керосиновыми лампочками… Хочется почему-то начать с самого крошечного, затерянного городка…

Тяжело, тяжело, тяжело.

Говорила с Василием Ивановичем. Подробно буду писать после «Бранда».

Да, так вот: говорила с Василием Ивановичем.

Сказала ему, что уеду. «Это безумие, и мне кажется, что я в конце концов разубежу вас», потом расспрашивал, как я провожу время, что делаю последние дни. Я жаловалась ему на то, что совсем отбилась от работы, не занимаюсь, запуталась со всякими своими делами и ничего нейдет на ум. – «Ничего, ваше время еще не ушло, успеете наработаться». Потом вдруг говорит: «Мне кажется, вы очень осложняете положение вещей, вовсе все уже не так страшно, как вам кажется». И немного спустя – вдруг: «Комик вы…» Меня это кольнуло больно, больно. Комик, ingénue comique…

Я – комик! Нельзя сострить ядовитее234… Потом так вообще говорили… Довольно долго. Да, еще одна важная фраза: «Меня очень интересует ваша психология, хочется пробраться в вашу душу, посмотреть, что там делается…»235

Когда прощались, он задержал мою руку в своей и, пристально смотря в глаза, вдруг спрашивает: «Когда-нибудь вы мне скажете, что у вас на душе?»

У меня потемнело перед глазами, точно пелена какая-то спустилась: «Скажу, когда-нибудь…» А сама чуть не теряю сознание… Его волосы совсем близко к моему лицу, глаза смотрят так пристально…

Потом он ушел. А я сидела – думала. И опять, как и после того разговора, сказала себе – «все кончено». Он меня не любит и, конечно, не полюбит никогда. И опять горько рассмеялась над собой…

Эх, жизнь, жизнь! – сложная машина!

Сейчас узнала от Кореневой неприятную вещь: будто Василий Васильевич [Лужский] при Андрюше [М. А. Андреевой (Ольчевой)] сказал про меня – «Коонен с хитрецой: умеет делать глазки директорам». Это такой ужас, такой ужас!