Изумительное обаяние в лице, в фигуре, в каждом движении… Поразительная женщина!
Чуть заметно показалось в дверях знакомое дорогое лицо, но затем раздался из коридора чей-то голос: «Василий Иванович, – на минутку», и мелькнувшая голова скрылась. Чувствую (даже и сейчас), как яркая краска заливает все лицо, и быстро улепетываю подальше от компании: ноги плохо слушаются, сердце стучит. Наконец вижу.
[Четыре строки оставлены пустыми.]
Откуда она – эта тихая, сладкая, томительная грусть…
С каким бы восторгом пожила я теперь с месяц где-нибудь в далекой деревенской обители, чуждая шуму, жизни, забот и волнений!
[Как-то. – зачеркнуто.] Просит душа отдыха – именно того келейного покоя, ничем не нарушаемого, с массой какого-то особенного молитвенного тихого настроения, которое только и можно найти в далеком-далеком монастыре – за сотни верст от города…
Сегодня – ночь под Ивана Купала. Буду гадать на ромашке.
25 [июня 1906 г.]
Сегодня воскресенье. Ужасно не люблю праздников: как-то не знаешь, куда себя девать…
И не гуляется, и не сидится, не читается…
Отвратительно!
[Две строки пропущены, две вымараны.]
Какие-то поразительные голубые туманные тона… Мягкие, темные тени… и нежно-бирюзовый свод с [какими-то. – зачеркнуто] изумительно-блестящими звездами… Тишина сказочная…
Все как бы замерло в [слово вымарано] в дымке чудных видений и грез…
Тонкие красивые сосны раскинули свои мохнатые пушистые лапы и стоят как зачарованные в своем горделивом величии и как бы прислушиваются к какой-то дивной сказке, льющей по всему миру [свои] широкие волны чудно-таинственных видений.
Сад и спит, и не спит…
[Он в какой-то сладкой дремоте. – зачеркнуто.]
Он стоит, дремлющий, в какой-то сладкой истоме, окутанный обаянием [строка вымарана] чудно-красивой мечты…
Вот они – «голубые часы» – теперь я их понимаю…
Сейчас прохожу мимо одной из дач. На террасе – целое общество.
Вдруг чувствую, как вся кровь отливает от головы – сидит Василий Иванович… Ноги подкосились… Сердце замерло и совсем как бы перестало биться… Пройдя немного, я сообразила, что это вздор. Он ведь так далеко теперь.
И действительно – ошиблась…
26 [июня 1906 г.]
Я люблю его до сумасшествия!
11‐й час ночи.
Сейчас сидела смотрела на его карточку, и вдруг как молния – страшно и ярко блеснула мысль: «Я люблю не его, а кого-то другого…» Он – это не он – тот, кого я люблю, не есть Василий Иванович Качалов. Даже и внешняя его оболочка – не та… Я люблю не настоящего Качалова, а какого-то своего, которого я выкроила из него…
Вздор какой-то.
Расстроенное воображение…
[Снова вклиниваются вне хронологии фрагменты про Берлин]:
Берлин. Фридрих-штрассе, 42. ([Нрзб.])
Театр на [Шарлоттен]-штрассе.
[Нрзб.] – где обедали.
[Нрзб.] (садится на Potsdamerplatz).
[Нрзб.] ([Мюгельское] озеро – [нрзб.]) [Нрзб.] с одной стороны – Бранденбургские ворота, с другой – все музеи и цирк Буш.
Дорога.
1 день 11-го – неприютно, холодно… Пришли и лежали по постелям. Хотелось плакать. Тоска по дому.
12-го. Утром – отвратительное настроение. В театр идти не хочется. Чувствуешь себя одинокой и чужой.
13-го. Собрались все в театр. Подошел Василий Иванович. Страшно обрадова[л]. Спросил, как устроились.
Позже начались репетиции. Стала налаживаться жизнь. Стала привыкать к Берлину. Только когда думала о [Васе], становилось жутко и холодно, очень он с каждым днем начал удаляться от меня.
Потом это уже мало начало мучить. Мало совсем и думать стала о нем: новые впечатления. Только иногда вспомню, и станет больно.
«Федор» – настроение. Потом в Café-opéra…