Едва лишь он углубился в чтение, увлекшись описанием того, как покойника зарывали в снег (Сантьяго самого озноб пробрал, хоть солнце и жгло нещадно), на скамейку подсел какой-то старик и затеял с ним разговор.

– Чем они все занимаются? – осведомился он, указывая на людей на площади.

– Работают, – сухо отвечал юноша, делая вид, что погружен в чтение.

На самом же деле он думал о том, как острижет четырех овечек перед дочкой суконщика, и она увидит, на что он способен. Сантьяго часто рисовал себе эту сцену, всякий раз мысленно объясняя изумленной девице, что овец надлежит стричь от хвоста к голове. Еще он перебирал в памяти разные занятные истории, которыми развлечет ее во время стрижки. Истории эти он вычитал в книгах, но собирался преподнести их так, словно все это происходило с ним самим. Вряд ли она когда-нибудь догадается: читать ведь не умеет.

Старик, однако, оказался настырным. Сообщив, что утомился и хочет пить, он попросил глоток вина. Сантьяго протянул ему флягу, про себя надеясь этим отделаться.

Не тут-то было – старик желал побеседовать. Вернув флягу, он спросил, что за книгу читает юноша. Сантьяго захотелось просто пересесть на другую скамейку, но отец всегда учил его быть вежливым со старшими, и потому он молча протянул книгу соседу: вдруг тот знает, как правильно произносится ее название. Если же старик неграмотный, то сам от него отстанет, чтобы избежать неловкости.

– Гм… – сказал старик, оглядев ее со всех сторон, словно вообще впервые видел такой странный предмет. – Хорошая книга, о важных вещах, только уж больно скучная.

Сантьяго удивился: старик, оказывается, не только умеет читать, но даже прочел именно эту книгу. Что ж, если она и вправду скучная, еще есть время обменять ее на другую.

– Она о том, о чем почти все книги, – продолжал старик. – О том, что человек не в силах сам выбрать свою судьбу. Вся эта книга только ради того, чтобы все поверили в величайшую на свете ложь.

– Какая это величайшая на свете ложь? – удивился Сантьяго.

– А вот такая: в какое-то мгновение наша жизнь становится нам неподвластна, и ею начинает управлять судьба. Совершеннейшая ложь.

– Мне это понять трудно, – сказал Сантьяго. – Меня вот, к примеру, хотели сделать священником, а я ушел в пастухи.

– Вот и хорошо, – кивнул старик. – Ты ведь любишь странствовать.

«Словно читает мои мысли», – подумал юноша.

Старик тем временем не спеша листал толстую книгу, как будто вообще не собираясь ее возвращать. Только сейчас Сантьяго заметил, что на старике арабский бурнус – впрочем, ничего особенного в этом не было: Тарифу от африканского побережья отделяет лишь узкий пролив, который можно пересечь за несколько часов. Арабы часто появляются в городке – что-то покупают и несколько раз в день творят свои странные молитвы.

– Вы откуда будете? – спросил он старика.

– Отовсюду.

– Так не бывает, – возразил юноша. – Никто не может быть отовсюду. Я вот, например, пастух, брожу по всему свету, но родом-то я из городка, где на горе расположен старинный замок. В том городке я родился.

– Ну, в таком случае я родился в Салиме.

Сантьяго не знал, где это – Салим, но спрашивать не стал, чтобы не позориться. Он уставился на площадь, по которой с озабоченным видом сновали прохожие.

– Ну и как там, в Салиме?

– Как всегда.

Ухватиться было не за что. Ясно было только, что город этот не в Андалусии, иначе он бы его знал.

– А чем вы там занимаетесь?

– Чем занимаюсь? – Старик раскатисто расхохотался. – Я им правлю. Я – царь Салима.

«Какую чушь иногда несут люди, – подумал юноша. – Право, лучше уж общаться с бессловесными овцами, которым бы только есть да пить. Или книги читать – они рассказывают невероятные истории, и именно тогда, когда хочется их услышать. А вот с людьми хуже: брякнут что-нибудь, а ты сидишь как оплеванный, не зная, что же сказать в ответ».