— Толь, я знаю, насколько они тебя уважают и… опасаются. Поэтому уверен, что если бы ты захотел, никаких слухов вообще не было бы, — намекаю я на его бывшую службу в силовых органах и статус в местном обществе.

  — И какие выводы из этого ты делаешь? 

  — Вы с ба сочинили эту байку, чтобы прикрыть девчонку. 

  — Молодец, а то я было подумал, что ты со своей второй работой тоже того… потихоньку деградируешь.

  Ага, а тут не намёк. Прямым текстом. За что и уважаю, несмотря на то, что в некоторых вопросах мы с ним принципиально не сходимся.

  — А не проще было поселить её здесь, назвав дальней родственницей? Зачем вся эта хрень с любовницей? Да ещё и в непригодном для проживания доме? — вспоминаю я маленькую обветшалую постройку.

  — Ну почему же непригодную? — опровергает мой вывод Анатолий. — Жить можно. Другое дело как, и что более важно, почему? Есть соображения?

  — Она отказалась?

  — Бери пирог, даже на полку не нужно лезть, — кивает мой практически дед на лежащий на блюдце аппетитный кусок десерта. — Анечка чудесно готовит.

  — Толь, а можно подробности, у нас же здесь нет прослушки? — игнорирую я его деликатный посыл и настаиваю на переходе с иносказаний и недоговоренностей к сухим, чётким фактам.

  — А зачем, Лёш? — невозмутимо интересуется он, запуская во мне ещё больший приступ раздражения.

  — То есть? У вас под боком живёт девушка с явными проблемами в прошлом, да ещё и не одна, а с ребёнком. Живёт уже полгода, а вы с ба даже не считаете нужным ввести меня в курс дела.

  — Так не маленькие уже и пока, слава богу, в здравом уме, зачем беспокоить тебя лишний раз? Своих забот, поди, хватает, — с чувством выполненного долга и маленькой, но показательной мести, той самой, которую подают холодной, подводит итог Анатолий Степанович.

  — Потом перескажешь это ба? Ты бы ещё на телефон снял! — недовольно цежу я.

  — Зачем на телефон? У меня ж камера, — тыкает он себя в пуговицу на рубашке.

  — Анатолий Степанович! — повторно начинаю закипать я.

  — В следующий раз думай, когда будешь единственному родному человеку, которому на тебя не плевать, заявлять, чтобы не совала нос в твою жизнь. Не умеешь создать правдоподобной легенды, не свети деталями, — напоминает Степаныч мне о случайной встрече с бабулей во время работы и о действительно идиотском моём поведении после.

  Уже сто раз извинился за него перед ба, но так, согласен, показательнее.

  — Так что тут у вас?

  А у нас Аня, объявившаяся в февральской ночи у домика своей бабушки с одним маленьким рюкзаком и ребёнком.

  Перепуганная, замёрзшая и ни в какую не желающая принимать помощь.

  До сих пор никаких подробностей её прежней жизни, только косвенные улики и редкие откровенности Дани об отце-мудаке.

  — И ты до сих пор не выяснил, что там? — удивлённо спрашиваю я, будучи абсолютно уверенным в осведомленности Степаныча.

  — Выяснил, — его лицо мгновенно мрачнеет. — Ане повезло, что этот домик практически нигде не засветился, а где засветился, там я всё притушил.

  — Так серьёзно?

  — Из твоих знакомых многие свинтили от мужей-садистов без потерь? — одним вопросом снимает он все остальные. — Вот-вот, — реагирует он на мой говорящий взгляд. — Она решила ещё год отсидеться здесь. По-моему, мудрое решение. Пока торопиться некуда. А время такая штука… либо ишак сдохнет, либо падишах помрёт. 

  — Толь, а ты точно уверен в безопасности? Там же даже забора, насколько я помню, нет. И вообще, на что она живёт?

  — Да, — вновь игнорируя мои вопросы, улыбается Степаныч ба, уже поднимающейся на террасу, — хорошая девочка. Добрая, умная, работящая.