В настоящее время число и активность таких групп сведены к минимуму. Не менее половины среди них – баскские. Однако самая известная – ЭТА – в 2013 г. объявила (впрочем, не впервые) о прекращении вооруженной борьбы. Версия о воссоздании Бретонской революционной армии не подтвердилась. А вот Фронт национального освобождения Корсики (ФНОК) все еще существует, причем легальная сепаратистская партия «Корсика либера», за которую в 2010 г. проголосовало более 9% жителей острова, так и не выступила с публичным осуждением насилия. Полуанонимные вооруженные группы есть на Сардинии – в 2004 г. там готовилось покушение на С. Берлускони. Так или иначе говорить об окончательной победе над сепаратистским терроризмом, видимо, было бы пока неосторожно.

Помимо двух главных форм – мирно-политической и вооруженной, если строить классификацию сепаратизма на сфере и характере проявления, – во все времена появлялись сепаратистские идеи и настроения, не получающие политического оформления. Это идейный, или ментальный, сепаратизм. Сепаратистские идеи, тиражируемые в неполитическом ключе, но в публичном пространстве, можно рассматривать как дискурсивную, или публичную, вариацию сепаратизма, приближающуюся к политическим формам, но отличную от них.

Кроме того, политический сепаратизм бывает в разной степени институционализированным, в зависимости от того, насколько он представлен политическими организациями и в какой степени эти организации включены в легальный политический процесс или в неформализованное политическое и гражданское противоборство.

По мнению Ф. Попова, «политический характер цели движения… не позволяет отличить сецессионистские проекты от сецессионистских движений» (5, с. 43). Действительно, идея сецессии по своей сути уже является политической. Тем не менее, на наш взгляд, различать вербальные идеи, политические проекты, институционализированную политическую деятельность и иные политические движения сецессионистского плана можно и нужно. Это необходимо для оценки их реального политического веса и эффекта. И это важно в плоскости юридических запретов, для проведения черты между легальным и нелегальным сепаратизмом (если мы не хотим однажды оказаться в оруэлловской антиутопии, где мысль уже могла быть преступлением).

По своему характеру и задачам как политический, так и дискурсивный сепаратизм может быть умеренным («независимость в перспективе») или радикальным («независимость немедленно»), а также целевым или риторическим, инструментальным.

Инструментальным является, например, тот политический сепаратизм, который поднимается на щит региональными элитами не в расчете на реализацию отделения, а как средство давления на центр. Именно такая логика «шантажа и торга с центральной властью», по выражению В.А. Тишкова, была характерна в 1990-х годах для постсоветской России (наряду с вооруженным чеченским сепаратизмом и другими реальными дезинтеграционными импульсами) (6).

В проектах отделения экономически преуспевающих Шотландии, Каталонии, Севера Италии тоже нередко видят способ добиться от центра бюджетных и фискальных льгот или других дивидендов. Многие заметили, что кампания за проведение референдума о статусе Каталонии стала стремительно раскручиваться после того, как председатель регионального правительства А. Мас получил от Мадрида отказ в ответ на предложение предоставить Каталонии полную налогово-финансовую автономию (8; 15).

Однако грань между подлинным, целевым сепаратизмом и сепаратизмом инструментальным тонка и спорна. Отчасти это вопрос интерпретации, зависящей не от эмпирического анализа, а от заданных теоретических посылок. В русле инструментальной теории национализма и этнических конфликтов все движения, апеллирующие к идентичности и самоопределению, предстают инструментом достижения корпоративных элитных интересов, но это не делает эти движения фиктивными, симуляционными. Инструментальность необязательно означает симуляционность, хотя бывает и так.