Причем всегда имела несколько вариантов на случай, если произойдет что-то неожиданное.

Лет до десяти я искренне полагала, что она бывшая шпионка из какой-нибудь навороченной разведки, которая оборвала все связи с рождением дочери. Но время шло, а мы только убегали, так ни разу и не встретившись с нашим преследователем лицом к лицу.

Именно из-за того, что у мамы и так хватало поводов для нервов, я не рассказывала о своих открытиях. Не хотела волновать еще больше, видя, как ей и без того сложно приходится. А теперь даже радовалась тому, что сумела удержать все в тайне.

Потому что мне совсем не нравилось это место. Не понравилось, как только я его увидела.

За воротами нас ждал мрачный темный фасад. Каменные горгульи на покатых крышах точно следили за каждым нашим шагом, а от витражных окон веяло паутиной и пылью. Широкое крыльцо с десятком ступеней встретило черной ковровой дорожкой, а просторный холл учебного заведения – зеркальными стенами от середины и до потолка.

Нижняя часть была обита темным деревом, что только добавляло жути. Лестница на второй этаж будто вплеталась ступенями в стену, как если бы дерево было живым и старалось уползти корнями и ветками к полу и потолку.

Коридор, в котором я стояла, тоже не отличался дружелюбным интерьером. По одну сторону на всей его протяженности располагались полукруглые окна, впускающие в полумрак желтый свет от уличных фонарей. По другую разместились одинаковые двери и несколько металлических скамеек причудливых изогнутых форм. Свет от ламп казался тусклым, приглушенным, а сами потолочные и настенные светильники походили на старинные канделябры.

У меня от всего этого дизайнерского бунта мурашки табунами вышагивали по спине. Я не хотела здесь оставаться. Все внутри меня противилось этому и… расставанию с мамой. Мы жили восемнадцать лет бок о бок, не разлучаясь даже на сутки. Я всегда знала, где она и что делает, а теперь как?

Я молилась, чтобы мадам Пелисей отказала нам. Нет, нет и нет!

Да я до сих пор глазам своим не верила. И рукам не верила, и ногам, и даже голове. Шанс, что я просто тронулась умом, был чрезвычайно велик, но я лучше предпочла бы крепкий кошмар, где все, что меня окружало, – это бред моего воспаленного воображения.

Потому что так не бывает. Не в реальной жизни!

Словно подслушав мои мысли, горгулья, охраняющая работающий в этот час фонтан, медленно повернулась ко мне страшной клыкастой мордой, взглянула на то самое окно, рядом с которым я стояла, и подмигнула. Видимо, тоже мне.

Ну я взяла и подмигнула ей в ответ, кажется первый раз в жизни заработав себе нервный тик.

От усердия линза соскользнула с глаза. Я чудом успела поймать ее у подбородка, но не надевать же ее теперь после прикосновения руками. Требовалось промыть специальным раствором и оставить не менее чем на два часа, чего я в этом коридоре сделать просто не могла, а потому сняла и вторую, чтобы убрать обе в салфетку. Все наши вещи, включая футляр для линз, так и лежали в арендованном автомобиле на другой стороне городской библиотеки.

У того входа, что существовал в нормальном мире.

В обычном мире, в котором, судя по всему, для меня больше не было места.

Я не знала, кто так маниакально преследовал маму много лет. Не знала, что ему требовалось от нас. Но три дня назад он снова объявился, хотя мы прелестно жили без его присутствия последние полгода. В чудесном городке под названием Шепвел, где все соседи по улице знали друг друга.

Мы снимали небольшую квартирку на две спальни на втором этаже старого пятиэтажного дома. По ночам через тонкие перекрытия слышались шаги соседа, который жил этажом выше, а за стенкой по ночам постоянно включали воду. Но имелась в этом всем какая-то своя доля уюта. Мы будто были не одни в целом мире, что только подтверждалось, стоило кому-то из нас выйти из квартиры.