Утром, спустившись на первый этаж к завтраку, так уж получилось, что из коридора услышала, как София и отец спорят в столовой, причём речь шла обо мне, мачеха убеждала папу о чём-то мне рассказать, а он упирался.

— Предупреждён, значит, вооружён, — входя в столовую, повторила я последнюю фразу Софии, чтобы родители поняли, я их слышала, и теперь они будут вынуждены мне всё рассказать. — Я вас не специально подслушивала, вы слишком громко говорили, и, разумеется, жду объяснений.

— Их не будет, — отрезал отец, его пунцовый цвет лица буквально вопил, впрочем, как и полопавшиеся капилляры на белках глаз, что вчера он одной бутылкой коньяка не ограничился, и теперь у него глубочайшее похмелье со всеми вытекающими последствиями, сухость во рту, дикая головная боль и самое главное — донельзя паршивое настроение.

— Андрей, а если Лиза его случайно встретит, — подала голос мачеха. — Или, что, на мой взгляд, более вероятно, неслучайно?! Что тогда?

— Лиза — моя дочь, и мне решать, что ей нужно знать, а что нет, — рявкнул отец и несдержанно бросил из рук приборы на стол.

— Вот значит, как ты заговорил, твоя дочь?! — у Софии от обиды затряслись губы. — Пусть я её не рожала, но она такая же моя, как и твоя. Если ещё не больше. Понятно! Лиза, — решительно обратилась ко мне мачеха и даже встала со стула, — Громов Глеб в городе, лично я считаю, ты должна это знать.

Шесть лет назад, когда любимый человек самым бессовестным и постыдным способом меня предал, на сердце, словно калёным железом выжглась надпись «Громов Глеб». Надеялась, что эта рана если не зажила, то хотя бы успела зарубцеваться, но от одного упоминания имени, меня сначала бросила в жар, потом обдало ледяным холодом, а внутренности, как будто чья-то мощная безжалостная лапа начала когтями драть, превращая в лохмотья. Так что нет, рана до сих пор в полную силу кровоточит.

Повстречав Громова, я потеряла себя. Стоило на него только взглянуть, как он за мгновение затмил всех, и стал для меня самым важным человеком во всей вселенной. Любила так, как любят в жизни лишь один единственный раз. Мой первый мужчина, моё первое разочарование, моя великая боль, которая до конца дней искалечила душу.

— Если Громов нашёлся, — хриплым бесцветным голосом начала я, — почему вы боитесь, что я с ним столкнусь? Он же нас обокрал, сумма ущерба значительная, специально смотрела, для таких преступлений срок давности аж десять лет, вы уже позвонили в полицию, сообщили о местонахождении вора в бегах?

Отец затрясся от нервного хохота, а когда просмеялся, ткнув в меня пальцем, вгрызся в жену яростным взглядом.

— Вот, пожалуйста, дочь задала тебе закономерный вопрос. Как будешь отвечать?! М? Давай, теперь рассказывай, почему же мы в полицию не побежали звонить.

Мачеха, опустив голову, молчит, а папа безотрывно прожигает её злыми глазами.

— Говори, раз начала, — рявкнул отец и обоими кулаками со всей силы ударил по столу.

Мы с Софией вздрогнули, а вся посуда дружно подпрыгнула, фарфоровый молочник завалился набок, и его содержимое пролилось на скатерть, чашка мачехи, что стояла на самом краю, звонко грохнулась на пол и разлетелась.

— Помнится, как один человек утверждал, что мужчина не имеет право на женщину не только поднимать руку, но и повышать голос, — сказала я и с укоризной посмотрела на папу. — Мне, кажется, этим человеком был ты, и до этого момента, следовал своему правилу. А ещё до сегодняшнего дня, мне ни разу не было за себя стыдно.

— Извини, дочка, — воинственный настрой папы лопнул как мыльный пузырь. — И ты, ради бога, Софа, прости. Это всё нервы.