– А куда всё сложить? – задумался я, ведь ни сумки, ни пакета у Генки не было.

– Да вот, – Кузька снял наволочку с подушки и протянул мне.

Я принялся торопливо напихивать всё в наволочку.

– А парадную форму зачем берёшь? – удивился Кузька, – тебе там всё равно на черновые работы возьмут, будешь декорации таскать и какахи за лошадьми убирать.

Я спорить не стал и вернул парадную одежду на место, в тумбочку.

– А учебники зачем? – продолжал допрашивать меня рачительный Кузька, – тебя всё равно от занятий до октября отстранили, потом, как обычно, на второй год оставят.

Но здесь я имел свою точку зрения – нужно было ознакомиться с новым миром, и книги мне пригодятся, почитаю.

– Учиться буду, – сказал я и Кузька спорить не стал, лишь по насмешливому взгляду, которым он меня окинул, стало ясно, что он ни капельки не верит в обучаемость Генки Капустина.

– Слушай, ещё же справку нужно! – хлопнул себя по лбу Кузька.

– Какую?

– А как тебя отсюда выпустят? Да и Гудков без бумаг не возьмёт.

– Слушай, Кузь, а где её брать?

– Ты давай доскладывайся, а я сбегаю к Виктору и возьму.

– Давай, – обрадовался я и Кузька вылетел из спальни, а я продолжил отбирать генкины вещи.

Я как раз сортировал книги (замусоленный библиотечный томик про Ната Пинкертона оставлю здесь, а вот учебник по истории – беру с собой!), как вдруг скрипнула дверь и в спальню, крадучись, вошли четверо пацанов.

Я продолжал спокойно собирать вещи, не обращая на них внимания, когда они вдруг подошли ко мне и обступили. Я поднял голову, один из них был Чуня, тот, что обличал Генку на собрании СТК.

– Ты шкурник и враг, Капустин! Думаешь, мы твою вражескую натуру не видим? Можешь не прикидываться! – звыпалил вдруг Чуня.

– Почему это я враг? – удивился я и добавил в наволочку учебник по естествознанию.

– Слушай ты! Если бы моё право, я бы тебя собственными руками застрелил бы, вражина буржуйская! – продолжал докапываться до меня Чуня.

– Сочувствую, – пожал я плечами, не желая спорить с ребёнком и продолжил собирать вещи.

– Да ты гля, какая сволочь! – закричал Чуня, – бей гада, ребя!

На меня набросились вчетвером. Я никогда не мог ударить ребенка, поэтому поначалу просто старался задержать их кулаки. Буквально через несколько минут эти детишки накостыляли мне, взрослому мужику, так, что я уже был не рад своим толерантным принципам.

Во мне закипела злость, и я со всей дури пнул ближайшего пацана по ноге. Тот взвыл, потирая больное место. На меня тут же кинулся другой шкет. Ему я отвесил смачную оплеуху. Он схватился за ухо и тоненько заныл на одной ноте. И тут сзади на меня набросили одеяло и принялись мутузить. Еле-еле я отбивался и одновременно прикрывал лицо от ударов.

– Хода! – вдруг крикнул какой-то шкет, который стоял с той стороны двери. – Сюда идут!

Пацаны бросили меня избивать и убежали.

Кряхтя и охая, я стянул одеяло с головы и попытался сесть, из разбитого носа текла кровь, заплывающий глаз видел плохо.

– Генка? – в спальню вбежал Кузька, – кто это тебя так? А я иду, слышу, голоса, поддал ходу, но не увидел кто. Ты их видел?

– Чуня с друзьями, – скривившись, сказал я, еле ворочая разбитыми губами.

– А, ну раз Чуня, то ничего не сделаешь, они всегда так, – вздохнул Кузька и протянул мне бумажку. – Вот твой документ.

Я молча вытер кровь с разбитой брови и забрал листок. С этой ситуацией еще предстояло разобраться. Причина такой вражды к Генке была мне непонятна. Кроме того, мне, видимо, предстояло пересмотреть свои толерантные принципы и раз я попал в тело подростка, значит в целях самозащиты дать сдачи такому же подростку не будет ничего предосудительного и аморального. В общем, Чуне я ещё накостыляю.