Меня тоже вечно с кем-то путали или вообще не узнавали. Хотя “Щит и меч” уже вовсю шел на экранах. И “Дневные звезды”, и “Чайковский”. Но сами слова – “Ленфильм”, “актриса”, “киносъемки” – действовали на железнодорожных работников безотказно. И обычно какая-нибудь купейная полка с сыроватым, еще пахнущим прачечной бельем обязательно для меня находилась. Тогда я так уставала, что засыпала мгновенно. И ночь в поезде пролетала как один миг. Впрочем, не всегда.

Однажды мы втроем – Володя Высоцкий, Ваня Дыховичный и я – поехали в Ленинград. У них там был какой-то совместный концерт в очередном НИИ, а у меня – дела на “Ленфильме”.

Судя по моим дневникам, это было в июне 1975 года. До этого Высоцкого долго не было в Союзе, он в январе уехал к Марине Влади во Францию и вернулся только в конце мая, и то по моей посланной ему туда телеграмме, что, мол, если не приедешь сейчас, потеряешь роль Лопахина. Дело в том, что в это время Анатолий Эфрос у нас на Таганке заканчивал репетировать “Вишневый сад”. Высоцкий откликнулся, приехал 26 мая и сразу явился на репетицию. Приехал он с отросшей бородой, которая меняла его лицо: сказал, что отпустил ее специально для роли купца. Эфрос посмеялся, но посоветовал бороду сбрить, объясняя, что Лопахин в его спектакле не классический, привычный купец, а совсем другое лицо – он из того нового поколения купцов, которые собирали картинные галереи и покупали авангардных художников. “У тебя тонкие пальцы, как у аристократа, у тебя нежная душа” – так Петя Трофимов говорит про Лопахина в пьесе. Тем не менее Высоцкий дня два красовался с этой бородой. И Валера Плотников его даже успел с ней запечатлеть на свой знаменитый фотоаппарат.

Но 28 мая он явился на репетицию бритым, тем более что нужно было играть еще Гамлета, которого стали тоже репетировать. Репетиции шли каждый день – то “Вишневый сад”, то “Гамлет”. Высоцкий жил тогда у Вани Дыховичного. А так как в репетициях мы были заняты втроем, то и время после них часто проводили вместе.

Из дневников 1975 года:

“и июня…Я опоздала на репетицию минут на двадцать. Эфрос ничего не сказал. После обедали у Дыховичного. Раки. Вспоминали с Высоцким, каких прекрасных красных раков в синем эмалированном тазу приготовил нам Карелов (режиссер «Служили два товарища», где мы снимались вместе с Володей) в Измаиле. Вспоминали, как трудно было добраться до Измаила поездом, как снимали там бой, как при взрыве мне чуть не обожгло лицо, как, чтобы нас отпустили сниматься, мы упросили Карелова снять и директора театра Дупака. Хохотали. Вечером «Гамлет» – хорошо.

12 июня. Репетиция «Сада». Высоцкий быстро набирает, хорошо играет начало – тревожно и быстро. После этого я вбегаю – лихорадочный ритм не на пустом месте.

Собрание. Любимов кричал, что покончит со звездной болезнью у актеров – съемки, концерты, поездки; в театр, мол, только забегают.

Вечером «Гамлет». С Володей друг другу говорим: «Ну, как жизнь, звезда?»”

Когда собрались в выходной день Таганки в Ленинград, выяснилось, что билетов на поезда, как всегда, в кассах нет. Достал какими-то своими путями Высоцкий. У него всюду были свои люди.

Ехали втроем в купе и всю ночь болтали.

Сначала мы в два голоса с Ваней пересказывали все репетиции Эфроса в “Вишневом саде” (Дыховичный – Епиходов, Высоцкий – Лопахин, я – Раневская). Мне, главное, надо было внушить Володе, что начало спектакля нужно играть очень тревожно, нервно и быстро (как известно, первые реплики у Лопахина) – я в эту атмосферу “впрыгиваю” – так же лихорадочно и тревожно. Потом, конечно, перешли на “Гамлета”. Мы его играли уже пятый год (Высоцкий – Гамлет, Дыховичный – Розенкранц, я – Гертруда), и надо было уже что-то менять в манере исполнения.