Изредка дядя, доведенный до бешенства выходками племянника, позволял себе выразиться об Адриане как о «конченом человеке». Успокоившись, менял гнев на милость и в ответ на упреки недоброжелателей Адриана, требовавших его отставки и ссылки, отвечал: «Парень неплохо проявил себя как трибун легиона и вообще он добрый малый». Недоброжелатели доказывали императору, что тот неверно оценивает Публия Адриана. Молокосос не так прост, он дерзок и своеволен. Доброжелатели, среди которых самой доброжелательной и активной была Помпея Плотина, убеждали Траяна взглянуть на племянника непредвзято, с государственных позиций.

Ее усилия не пропали даром. С годами Адриан укрепился как в постыдных для римской чести утверждениях, так и в устройстве государственных дел, которые многие в Риме считали не более чем «делишками» рвущегося к трону претендента.

…Как-то Адриан доверительно признался Ларцию, что очень жалеет, что Волусия, прежняя жена Лонга, досталась префекту. «Грубому солдафону», – уточнил префект. «Это ты сказал», – парировал Адриан.

…А вот до Зии императорский родственничек сумел-таки добраться.

Адриан был среднего роста, строен и мог бы быть приятен на вид, если бы не крупные оспины, уродовавшие нижнюю часть лица. Он прикрывал их небольшой курчавой бородкой. Глаза приятные, серовато-зеленые, в то же время взгляд отличался некоторой напряженностью, словно Публий постоянно ожидал насмешек и пренебрежения. Когда такое случалось, он щурился, краснел и впадал в наглость, а нередко и в хамство. Физически он был силен не менее дяди. В первые дни их знакомства Ларций в присутствии Адриана обычно сразу терялся. Публий имел глупую и бездарную привычку засыпать собеседника нелепыми вопросами и, если тот мешкал с ответами, самому отвечать на них. Его манера вести беседу подавляла, он порой интересовался тем, о чем собеседник не имел никакого представления или хотел вовсе забыть и не вспоминать. Публий, очевидно, считал себя вправе ставить человека в тупик. А то еще хуже – сам начинал признаваться в таких пороках, которые нормальные люди старались упрятать подальше. Его искренность и доверительность порой напоминала игру. Принимая во внимание величину его фигуры и крепость мышц, он был похож на тигра, прятавшегося в засаде.

В любом случае во время сарматской кампании Адриан сумел удивить Ларция продуманностью и основательностью действий, в чем, несомненно, сказалась выучка дяди, но главное, воспитанник цезаря сумел заслужить уважение в войсках. Причем не в каких-либо нанятых на собственные деньги, а в самых боеспособных легионах, которых Траян бросил против сарматов, нагло потребовавших вернуть земли, которые римляне захватили у Децебала. Собственно, право было на стороне варваров, однако сам тон, угрозы, которые они позволили себе в адрес Рима, вынудили Траяна дать им «хорошую взбучку».

Адриан быстро и уверенно справился с этой задачей, однако в узком кругу, куда во время похода был вовлечен и Ларций, он не скрывал, что предпочел бы решить спор с сарматами миром, тем более что их требования справедливы. Эти земли принадлежали сарматам до войны с Дакией. Потом Децебал захватил их, римляне изгнали даков, но земли не вернули, вот кочевники и решились бросить вызов Риму.

Только Лонг не побоялся вслух высказать сомнения в «справедливости» требований варваров. Префект заявил, что обоснованность претензий, которые выдвигают Риму, может определяться только в Риме. Адриан не стал вступать в дискуссию по такому, как он сказал, «малозначащему» поводу. Беда случилась уже после победы, когда на пиру, устроенном победителями, Ларций вновь сцепился с Адрианом. Скоро спор стал настолько горяч, что Ларций не удержался и напомнил, кто из них «молокосос» и «конченый человек». Адриан в свою очередь пригрозил «тупому солдафону», что тот поплатится за свои слова, высказанные в лицо главнокомандующему. Воинскую дисциплину и уважение к начальству пока никто не отменял.