Я предложил жене позагорать. Ее глаза наполнились слезами:

– Ты когда меня видел в последний раз? Не с моими объемами загорать!..

Дневник, что происходит с моей женой? Неужели в своей записной книжке она написала правду? И займемся ли мы опять когда-нибудь сексом? Даже у моих родителей случается секс – каждый четверг; приходится пользоваться берушами, чтобы не слышать этих раздражающих звуков за перегородкой.

Мистер Карлтон-Хейес заболел. На работе с утра пораньше раздался звонок от его партнера Лесли. Годами я мучаюсь одним и тем же вопросом: Лесли – мужчина или женщина? К какому-либо определенному выводу я до сих пор не пришел. Лесли может быть женщиной с низким голосом вроде члена правительства Рут Келли или, наоборот, обладателем фальцета вроде футболиста Алана Болла.

Мне известно лишь, что Лесли живет вместе с мистером Карлтон-Хейесом, не любит компаний, но проявляет склонность к Сибелиусу и шоколадным конфетам с ликерно-кокосовой начинкой.

Я спросил Лесли, что не так с мистером Карлтон-Хейсом, и он/она ответил/а:

– Он разве не говорил? О боже, боюсь, у меня плохие новости. О господи…

– Знаете что, давайте обсудим это, когда ему станет лучше? – перебил я. – Секундочку… (Ко мне приближалась покупательница.)

Лесли тяжело задышал/а. Кажется, у него/нее проблемы с легкими.

Покупательница, женщина с одной, но очень большой бровью, спросила, есть ли у нас что-нибудь о ранних сюрреалистах, и я отправил ее к полке с биографией Ман Рэя[9]. Я был только рад заняться чем-нибудь стоящим: и ненужные словоизлияния Лесли пресек, и нацелил бровастую даму на неходовой товар. Мистер Карлтон-Хейес катастрофически переоценил интерес жителей Лестера к ранним сюрреалистам, пять экземпляров Ман Рэя стоят намертво. Зато босс крупно недооценил спрос на автобиографию Уэйна Руни, сочиненную литературным негром.

Когда я вернулся к телефону, Лесли на проводе уже не было. Я намеревался сразу же перезвонить, но тут бровастая пожелала расплатиться за Ман Рэя. Затем я все же набрал номер Лесли, но после двух гудков повесил трубку.

В 6.20 утра меня разбудил запах гари и вопль Грейси. Она орала мне в правое ухо:

– Папа, просыпайся! Сегодня День отца!

Я ринулся на кухню: из тостера валил дым, под ногами хрустели кукурузные хлопья, по столу разплывалась молочная лужа, из сахарницы торчал масляный нож. Грейси приказала мне сесть за стол и вручила открытку, которую она сделала с помощью Георгины. Откровенно говоря, дневник, я не чувствовал себя задаренным. На картонке, свернутой пополам, красовалось слово «папа», сложенное из разрезанных макаронин, большая часть которых отвалилась, обнаружив следы клея. А внутри было написано «ат Грейси».

Я мягко указал дочке на орфографическую ошибку в слове «от».

Грейси насупилась и сказала с вызовом:

– Дети в Америке пишут так.

– Думаю, ты заблуждаешься, детка.

– А ты разве бывал в Америке? – Пришлось признать, что я действительно никогда не пересекал океан. – Ну вот, а я туда ездила. Один раз с мамочкой, пока ты был на работе.

Последнее слово я предпочел оставить за дочерью. Грейси – грозный оппонент.

Как же я теперь жалею, что вызвался поработать в любительском театре Мангольд-Парвы в качестве драматурга, режиссера и продюсера. Репетиции идут кое-как, и меня бросает в пот при мысли, что до премьеры осталось всего одиннадцать месяцев.