Тут из-за угла дома выползла старуха в инвалидном каркасе и заорала:

– Вы помяли мои аубриэтии.

Я понятия не имел, о чем она говорит, но извинился перед владелицей ограды, и мы пошли дальше.

Пока я ждал, когда разморозится в микроволновке лазанья из супермаркета «Сайнсбери», зазвонил телефон. Это был Иван Брейтуэйт, отец Пандоры. Он спросил, дома ли мама.

Я вежливо ответил:

– Здравствуйте, Иван, это Адриан.

– А, здравствуй, – сказал он без особого восторга. – Я думал, ты в Лондоне. Что-то читал про тебя в «Санди таймс», по поводу то ли еды, то ли бурды.

Дорогой Дневник, неужели гнусный пасквиль А. А. Гилла всю оставшуюся жизнь будет следовать за мной по пятам? Может, мне связаться с Чарли Давкотом и попросить его написать А. А. Гиллу письмо с угрозой подать в суд, если упомянутый А. А. Гилл не заберет назад свое вздорное утверждение насчет сосисок?

Я крикнул маме, чтобы взяла трубку. Она вошла на кухню с Уильямом, болтавшимся на уровне ее ляжек, и передала малыша мне:

– Не опускай его на пол, он притворяется, будто тонет в открытом море. – После чего сказала в телефонную трубку: – Иван, как чудесно, что ты позвонил.

И замолчала, лишь время от времени кивая (Ивану Брейтуэйту всегда нравился звук собственного голоса). Наконец маме удалось вставить слово:

– Разумеется, мы с радостью поможем, встретимся через полчасика.

Мама положила трубку, ее усталые глаза блестели от возбуждения.

– Мы нужны, Адриан! – крикнула она. – Пандоре не хватает машин и водителей, чтобы доставить на избирательные участки пожилых избирателей.

– Бензин оплатят? – поинтересовался я, как мне показалось, не без оснований.

Мамино лицо помрачнело.

– У нас есть шанс скинуть с нагретого места этот жирный мешок с дерьмом, Арнольда Тафтона, а ты мелочишься из-за нескольких галлонов бензина, – сказала она и взяла косметичку, которая у мамы всегда на расстоянии вытянутой руки.

К тому времени, когда она закрасила свое лицо, было два часа дня. Я не спал уже восемнадцать часов.

Свою временную штаб-квартиру Лейбористская партия устроила в брошенной кондитерской, которая располагается в мрачном ряду старых лавчонок на окраине Эшби-де-ла-Зух. С одной стороны от кондитерской – парикмахерская «Мадам Жоли», где под металлическими колпаками сидело несколько мадам, мало похожих на Жоли. С другой стороны от штаб-квартиры находится магазин футонов. Из окна футоновой лавки выглядывал господин с отвислыми усами, посетителей в магазине не было и, судя по безутешному лицу господина, не было никогда. Футоновая революция прошла мимо Эшби-де-ла-Зух.

Пандора сидела спиной ко мне, ее затянутые в чулки ноги покоились на старом кондитерском прилавке. Туфли-лодочки из черной замши валялись на полу. На Пандоре был плотно облегающий ярко-алый костюм, над левой грудью приколота большая красная роза, а над правой прицеплена розетка. Хриплым голосом Пандора говорила в самый маленький на свете мобильный телефон. Другой рукой играла своими длинными золотистыми волосами – собирала их в пучок и затем роняла на плечи.

Невзрачная женщина в расклешенной юбке и кардигане подала ей чашку чая. Пандора лучезарно улыбнулась ей и просипела:

– Мейвис, ты прелесть.

Мейвис просияла так, словно Ричард Гир признался ей в любви и предложил сбежать с ним на Малибу.

Я приблизился к Пандоре и подождал, пока она закончит разговор с каким-то типом из «Дейли телеграф» по имени Борис.