Оставив Уильяма на попечении его депрессивного деда и сквернословящей тетки, мы с мамой отправились исполнять свой гражданский долг.

У избирательного участка, разместившегося в скаутском сарае, гомонила толпа избирателей. Несколько ушлых скаутов постарше установили прилавок и торговали чипсами «Доритос» с привкусом красного перца и баночками с острым соусом. Из напитков имелся выбор между кока-колой и диетической кока-колой.

– А что случилось с чаем и лепешками домашней выпечки? – спросила мать у человека с наружностью скаутского лидера.

– Мы должны идти в ногу со временем, – вежливо ответил он. – Люди сегодня хотят чипсов и кока-колы.

– Баден-Поуэлл[6] перевернулся бы в могиле, – сказала мама.

Человек покраснел, отвернулся и в смущении принялся переставлять баночки с острым соусом.

– Что я такого сказала? – спросила мама у меня, когда мы вошли в зловонный сарай.

– Баден-Поуэлла разоблачили активисты организации «Мир в действии». Он чересчур сильно любил мальчиков, – ответил я.

– В этом мире не осталось больше героев, – вздохнула мама. – Кроме Тони Блэра.

Женщина, которой срочно требовалось углубленное ортодонтическое лечение, широко улыбнулась и вручила нам избирательные бюллетени. Я затрепетал, увидев имя Пандоры, совсем забыл, что у нее есть еще два имени: Луиза Элизабет. Пользовалась ли она когда-нибудь инициалами, спросил я себя, зашел в кабину для голосования, взял привязанный карандаш и замер, наслаждаясь моментом. Я, Адриан Моул, собираюсь осуществить свое демократическое право и сделать свой свободный выбор. Мои грезы прервал какой-то человек:

– Сэр, с вами все в порядке?

Я поставил жирный крест рядом с именем Пандоры Луизы Элизабет Брейтуэйт и покинул кабинку.

Стоя перед избирательной урной, я складывал бюллетень в маленький квадратик и старался в полной мере осознать фантастическое значение этого исторического момента. Возможно, безвкусный антураж скаутского сарая – с потолка вяло свисают вымпелы, всюду громоздятся пирамиды из обшарпанных стульев, на стенах висят выцветшие фотографии летних лагерей – помешал мне испытать какие-то иные эмоции, кроме легкого разочарования. Несомненно, процедура голосования должна сопровождаться мелодией медных труб и массовым хоровым пением или, на худой конец, песнями свободы, исполняемыми под гитару. Мы должны прославлять наши демократические права. Возможно, на избирательных участках стоит подавать шампанское или пиво (строго по одному стакану на каждого избирателя), – разумеется, после того, как бюллетени опущены в урну для голосования. Если сегодня вечером увижу Пандору, то расскажу ей о своей идее.

По пути домой мама взяла меня под руку. Я не возражал, потому что она выглядит теперь такой старой (ей пятьдесят три), что никто уже не примет нас за любовников. Когда мы подошли к Глициниевой аллее, мама вонзила мне в руку ногти и сказала:

– Не хочу идти домой.

Она произнесла это с интонацией маленького ребенка. Когда я спросил почему, мама ответила:

– Причины три: Джордж, Рози и Уильям. – Увидев мое лицо, она добавила: – С ними так тяжело, Адриан. – Она опустилась на низенькое ограждение, на котором росло что-то подозрительно синее, и закурила. – С ними нет ни минуты покоя. А Новый Пес меня только раздражает. Я впустую трачу свою жизнь.

Я поспешил ей возразить:

– Нет-нет, не впустую.

Но больше ничего придумать не смог. Пик маминой жизни пришелся, по-видимому, на 1982 год, когда она сбежала в Шеффилд с нашим соседом, гадом Лукасом.

– Только посмотри, сколько букв понаставила Пандора перед своей фамилией и после нее. – Мама разгладила скомканную предвыборную листовку, и мы заглянули в нее. – Она доктор, бакалавр искусств, магистр искусств, доктор философии, а завтра она будет еще и ЧП. А после моей фамилии нет совсем