Они спешились перед церковью, и Эссен, ответив на салют бородатого гренадера у двери, вошел. Свечи создавали в темноте зыбкий островок света, за столом перед шипящим самоваром сидели несколько офицеров. При появлении губернатора они встали, и Эссен представил:

– Генерал Дибич[24], полковник фон Клаузевиц[25]. Коммодор сэр Горнбловер.

Дибич – поляк, Клаузевиц – прусский перебежчик, о котором Хорнблауэр слышал раньше, военный-интеллектуал, решивший, что истинный патриотизм требует воевать с Бонапартом вне зависимости от того, на какой стороне формально воюет Пруссия.

Они отрапортовали на французском: враг попытался с восходом луны овладеть деревней, был отброшен и отступил с большими потерями. Есть пленные: некоторых взяли на хуторе, отрезанном русской контратакой, других – из разных подразделений – в стычках по периметру деревни.

– Их уже допросили, сэр, – добавил Дибич. У Хорнблауэра возникло чувство, что пленным, которых допрашивает генерал Дибич, не позавидуешь.

– Они сообщили ценные сведения, сэр, – сказал Клаузевиц, доставая листок бумаги.

Каждого пленного спрашивали, из какого он батальона, сколько там людей, сколько батальонов в полку, каковы его бригада, дивизия и корпус. По этим сведениям Клаузевиц смог восстановить всю структуру французской части армии и довольно точно прикинуть ее численность.

– Численность прусской части мы уже знаем, – сказал Эссен. Наступила неловкая пауза, когда все избегали смотреть на Клаузевица, – сведения были получены от него.

– Через полчаса рассветет, – вмешался Дибич с неожиданным при его внешности тактом. – Не желаете ли подняться на колокольню и взглянуть своими глазами?

К тому времени как они поднялись по узкой лестнице на открытую галерею, небо уже заметно посветлело. Перед ними как на ладони лежала плоская болотистая местность, кое-где поблескивали пруды и канавы, речка Митава вилась через деревню у подножия церкви и впадала в Двину у самого устья. Можно было различить четкие линии брустверов и засек, поставленных русскими на левом берегу Двины, а дальше – редкие укрепления французов. Над землей плыл дым от тысячи бивачных костров.

– Полагаю, сударь, – почтительно сказал Клаузевиц, – если противник решит вести регулярную осаду, то он начнет здесь. Первая параллель пройдет там, за сосняком, сапу будут рыть вперед, к деревне, батарею поставят на перешейке, вон там. Через три недели они подведут батарею к гласису и начнут штурм.

– Возможно, – ответил Эссен.

Хорнблауэру не верилось, что наполеоновский корпус в шестьдесят тысяч человек на пути к Санкт-Петербургу станет тратить три недели на осаду, не предприняв решительную попытку вроде вчерашней ночной. Он попросил у одного из штабных офицеров подзорную трубу и принялся разглядывать лабиринт проток и болот впереди, затем обошел купол по галерее и направил трубу на Ригу с ее шпилями за рекой. Далеко, там, где река впадала в залив, различались мачты его эскадры. Крохотные суденышки, столь маленькие в сравнении со своим нынешним окружением, столь важные для истории мира.

Тревога застала Хорнблауэра на «Несравненной». Еще во сне – а может быть, в краткие пробуждения, о которых он сам не помнил, – его подсознание отметило все перемены погоды. Во всяком случае, проснувшись окончательно, он уже смутно знал, что ветер за ночь поменял направление, развернув «Несравненную» на якоре, а по палубе несколько раз принимался стучать дождь. Совершенно точно проснулся он от крика вахтенного на палубе и услышал торопливые шаги мичмана, бегущего по трапу с вестями. К тому времени как мичман замолотил в дверь, сна уже не было ни в одном глазу.