Он повернулся к Адашеву.

— Ты следующий, пёс. Хотя какой ты пёс? Ты щенок слепой, молокосос. Хотя даже молокосос для тебя слишком щедро. Ты — Молок.

И щедрый поток грязи полился снова, но теперь — в одно лицо.

***

К обеду следующего дня Адашеву казалось, что он сходит с ума. Стрига был неутомим и вездесущ, как дьявол-искуситель в рассказах их сурового деревенского батюшки. Он то шептал в ухо, то, напротив, отъезжал на коне подальше и громогласно сообщал всем детали тайных привычек дворянского недоросля. Народ ржал аки конь и бился об заклад — когда щенок сломается. В том, что сломается, никто не сомневался — Стрига при всех пообещал дожать его до прибытия в Коротояк, а неприметный ублюдок был, как выяснилось, местной знаменитостью. Подобными вещами он промышлял давно и осечек ещё ни разу не давал. В общем, на Адашева все смотрели с живейшим интересом, а на Одоевского — как на живого покойника.

Однако на сей раз Стрига как никогда был близок к фиско. До Коротояка оставалось чуть больше часа пути, а Семён всё ещё держался. Давление было непомерно тяжёлым, и Адашев готов был голову заложить — Стрига при прокачке Дара каким-то образом умудрился развить запретную ветку воздействия на чужой разум. Подросток понимал, что вот-вот сорвётся, и держался только на своём легендарном упрямстве, за которое мать лет с пяти звала его «поперечиной».

Всё изменило появление дозорного, который скакал так, как будто за ним гнались все демоны ада. Хотя никто за ним не гнался — отряд как раз шёл по степи в промежутке между двумя лесами, и всё вокруг прекрасно просматривалось.

— Татары в лесу!!! — орал дозорный. — Много, не меньше тумена! Наших всех положили, я один утёк!

***

После этого крика события сорвались в какой-то совсем немыслимый галоп, и память Адашева хранила только какие-то обрывки происходящего.

Вот сотник, привстав на стременах, смотрит, как из ближнего леса выскакивают низкорослые татарские лошади, а сидящие на них всадники в овечьих шапках ликующе кричат.

Вот заполошная суета и крики:

— В лес! В лес бечь надо!

— Да какой лес, у нас только треть конных. Не добежим, по дороге всех вырежут!

— Только что справа ложбинка была! Неглубокая, но хоть что-то!

— Точно! Ложбинка!

— Кому стоим? Бегом! Бегом!!!

Вот заполошный, безоглядный бег, в который сорвалась вся сотня, в едином порыве рванувшая в сторону неприметной ложбинки.

Вот жалобные, отчаянные крики лошадей, которым резали горло, едва соскочив со спины. Трупы коней спешно укладывали по верху неглубокой ложбинки — это был единственный способ хоть как-то уберечься от стрел кочевников и огненных шаров татарских чароплётов.

— Лекарей! Лекарей в середину прячьте! Урядник! Кобылыч, твою мать! Твои два десятка за них отвечают. Надо будет — телами своим закроете, нам без них полный карачун сразу настанет.

Вот они с Васькой лежат за чьей-то буланой кобылкой, наблюдая страшное зрелище — как безбрежная татарская конная лава разливается по степи. От топота копыт земля начала дрожать, как испуганная девчонка, и казалось, нет в мире силы, способной остановить этот порыв.

— Кажись, добегались мы, — весело сообщил Стрига, падая рядом с Адашевым. — Что, пёсик, страшно? Татар тысячи две, не меньше. Набег это, щенки, полноценный набег, а мы у них на пути оказались. Сейчас нас в землю вобьют, и дальше поскачут. Если сумеют, конечно.

И, повернувшись назад, ублюдок заорал:

— Голобок! Голобок, блуднин сын! Где ты там со своим луком ходишь? Бить пора.

И впрямь — со всех сторон застучала спускаемая тетива, да с негромким шмелиным гудением уносились в полёт огненные шары, запускаемые чароплётами ублюдков…