– Кажется, мне нужно более точное определение слова «антиутопия», – пробормотал я, роясь в карманах в поисках телефона. – Сейчас… Так. Давай посмотрим.

Я зашёл в браузер и вбил «антиутопия Незнайка». Быстро пробежал глазами первые результаты выдачи, щёлкнул на один из них. Пока страница загружалась, я поднял взгляд на Алину. Она стояла как вкопанная, глядя на телефон расширившимся глазами.

– Что это?

– А. Ой. Ты не знаешь? Это телефон. Такой инструмент, чтобы общаться.

– Но ведь мы с вами общаемся без него?..

– Общаться на расстоянии.

– А… Как это? То есть вы можете по… протелефонить кому-то, кого нет рядом?

– Ну да. Только не протелефонить, а позвонить.

– И кому вы звоните сейчас? – жадно спросила она, не отрывая взгляд от экрана.

– Сейчас я не звоню. Сейчас я зашёл в интернет, чтобы посмотреть, что значит антиутопия.

– Вы никуда сейчас не заходили, – растерянно и сердито возразила Алина. – И называть лабораторию интернатом – не слишком-то вежливо!

Мне хотелось рассмеяться, но она выглядела раздосадованной, готовой расплакаться. Я положил телефон на стол и примирительно выставил перед собой ладони.

– «Войти в интернет» – это такое выражение. Значит, включить интернет. Интернет – не интернат. Это глобальная сеть. Как бы энциклопедия обо всём-всём-всём. Её можно открыть в телефоне.

– А… – протянула Алина, но по лицу было видно: то ли не поняла, то ли не поверила. Страница загрузилась, я вслух прочитал определение антиутопии, но Алинины мысли успели унестись далеко вперёд:

– Да, да, спасибо… Игорь Вален-тинович, то есть интернет – это тоже как вы, как учитель, только в телефоне?

– Ну… С какой-то стороны, да.

– А вы можете сейчас узнать, что такое синтетика, гормоны и ментальное расстройство? – с надеждой спросила она.

Я вздрогнул. Стараясь не выдать себя, кивнул.

– Да, давай посмотрим. Только не всё сразу, это сложные термины. Откуда ты их взяла?

– Слышала, – пожала плечами Алина. – Медсёстры ведь не молчат, когда ставят уколы.

– Понятно. Скажи-ка, а сегодня уже ставили? Не больно?

– Нет, – она презрительно усмехнулась. – Ни капли. Только очень долго. Но, с другой стороны, это достаточно интересно: наблюдать, как жидкость из шприца переливается в сосуд.

– В какой? – опешил я, представив широкий шприц, содержимое которого выдавливают в глиняную амфору.

– В кровеносный, разумеется. В вену, – удивлённо ответила Алина. – Я думала, вы в курсе этого механизма.

– Я в курсе. Просто не так понял. Подумал, ты имеешь в виду вазу или кастрюлю.

– Почему?..

– Сосуд – это не только орган, по которому движется кровь. Это ещё и контейнер для чего-нибудь, обычно для жидкостей.

– Контейнер? – Глаза у Алины стали как блюдца. – Сосуды вырывают из людей, чтобы делать из них контейнеры?!

– Нет, нет, – с досадой помотал головой я. – Это разные вещи! Просто называются одним словом.

– Зачем?

– Так вышло. Изначально. Это омонимы – одинаковые слова, которые означают разные предметы.

– Глупость какая, – фыркнула Алина. – Назовите ещё!

– Ну… Кран. Он бывает водопроводный, как в ванной, и подъёмный.

– Что такое подъёмный кран? – с любопытством спросила она.

– Такая машина. Для строительства высоких домов. Он поднимает грузы.

Алина глянула в окно.

– Интересно… А что такое машина?

…И так каждый день. Я входил в эту комнату, чтобы быть осыпанным градом вопросов о самых простых, не самых простых и совсем уж непростых вещах. Иногда приходилось хитрить, иногда выкручиваться, но Алина удивительно легко распознавала ложь. Чаще всего в случае затруднения я был честен: «Я не могу ответить, Алина. Я узнаю и скажу позже». Она соглашалась. Но иногда – как, например, сегодня, когда она спросила про ментальное расстройство, – оставалось только её отвлечь.