– Да, мам, – после долгого молчания хрипит мой голос.

– Арсик, у тебя все хорошо? – тихо спрашивает она.

– Конечно. Я здесь, у подъезда. Скоро поднимусь. А чего такие вопросы странные с утра пораньше?

– Не знаю, – вздыхает она. – Ерунда всякая снится. Раз уж ты здесь, забеги в продуктовый, купи молока, я оладьи на завтрак пожарю. У тебя деньги есть?

– Есть, конечно. Скоро буду.

Дождь почти прекратился, и я, перепрыгивая глубокие лужи, иду в местный магазин. Деньги есть. Пока. Сейчас мы начнем обследование, новый курс терапии, возможно, понадобится еще одна операция, и заканчиваться они будут критически быстро.

Главное, не накачать себя сейчас этими мыслями до отказа, чтобы снова ни на ком не сорваться. Люди не виноваты в наших проблемах. Но кто бы знал, как иногда хочется найти виноватого, чтобы разорвать его на куски за то, что маме так плохо!

Поднимаюсь в квартиру. У нас открыто. Мама встречает на пороге и сразу замечает, что я насквозь промок. Футболка уже немного подсохла, а вот джинсы все еще держат в себе влагу.

– Я не спрашиваю, где ты был, – вздыхает мама.

– Гулял, – вручаю ей пакет молока.

– Под дождем?

– Да. Гроза была крутая. Ты слышала?

– Слышала. И, наверное, молнией тебе зарядило прямо вот сюда, – костяшками пальцев толкает меня справа в линию челюсти. – Арсик, – вкрадчиво произносит мое имя.

Поворачиваюсь к зеркалу. Черт! Вообще из головы вылетело, куда мне сегодня досталось. На удивление, синяк не особенно яркий, но разве от моего персонального «радара» что-то скроется?

– Объяснишь? – вроде спрашивает, но на самом деле требует.

– Нет. Мне надо переодеться и поспать. Дядя Ваня звонил, я ему в сервисе сегодня нужен.

Она ничего мне больше не говорит. Крепче сжав в руке пакет с молоком, уходит на кухню. Расстроилась. Зажмурившись, яростно душу вспыхнувшее чувство вины за постоянную ложь. Я знаю, для чего все это делаю. На этом все!

Забираю полотенце из комнаты и иду отогреваться под душ. Выхожу, а у нас кухня наполнена запахом горячих оладий. Сглатываю слюну. Тихо сажусь на табуретку и наблюдаю за мамой.

– Иногда мне хочется взять ремень и хорошенько надавать тебе по заднице, – неожиданно говорит она.

– Ты даже в детстве ничего такого не делала. – Посмеиваясь, тянусь к графину с водой. Делаю несколько глотков прямо из широкого горла и ставлю его на место.

– А сейчас бы сделала. Потому что так нельзя, Арс! Ты через день приходишь то с синяками, то со ссадинами.

– Не преувеличивай, – прошу ее. – И ты прекрасно знаешь, что на тренировках случается всякое.

– Но еще несколько месяцев назад это «всякое» не случалось с такой регулярностью. Меня это пугает, ты понимаешь?

– Понимаю.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – Мама впервые с начала разговора оглядывается на меня.

Я лишь развожу руками, подтверждая, что сказать мне действительно больше нечего. Она закашливается, приложив ладонь к месту, где расположен послеоперационный шов. Тут же оказываюсь рядом. Настаиваю, чтобы она села, и наливаю ей воды.

Сделав несколько маленьких глотков, мама смотрит на меня со смесью волнения и нежности.

– Простыла, наверное, – хрипло вздыхает. – Диляре понравился букет?

– Вроде. Я не спросил. Раз по лицу им не получил, наверное, понравился.

– Арс, – смеется мама. – А что, уже есть, за что получать по лицу?

– Да вроде нет, но кто вас, женщин, разберет. Ты вот за ремень собралась хвататься, – припоминаю ей.

– У меня-то как раз есть повод. – Мама строго грозит мне пальцем.

– Уверяю тебя, нет.

Поцеловав ее в щеку, ухожу в свою комнату. Прикрываю дверь и слышу, как она снова кашляет. Только этого нам и не хватало для полного счастья. И уснуть нормально не получается. Плаваю в полудреме, то вздрагивая от любого шума, то возвращаясь к моменту коротких объятий с Дилей.