— Давай без мелодрам. Никто не умер, чтобы устраивать концерты.

— Эгоистичный придурок.

От обиды хотелось не плакать, а разгромить к чертям его супердорогой, супермощный компьютер — лишить его самого дорого и важного, чем он действительно дорожил. Чтобы хоть на краткий миг ревнивый чурбан прочувствовал, какой могла быть настоящая боль, а не ущемлённое самолюбие…

Мне казалось, что сердце разорвёт на клочки. Так много всего внутри и в душе́, и в голове. Но оно всё толкалось, перекрикивало друг дружку, что я никак не могла вычленить что-то одно. Приходилось то вертеться на месте, то сновать из комнаты в комнату. В коридоре я схватила с комода маленькую статуэтку Эйфелевой башни, долго рассматривала, вертя в руках и так и этак, поставила обратно, затем принялась методично обыскивать нижние ящики, ворошить какую-то мелочь вроде средств по уходу за обувью, или старые мамины записные книжки, одну из них я пролистала, зачитывая неизвестные номера телефонов, множество иностранных имён и парочку рецептов, один из которых шарлотка.

Я не раскладывала привезённые от Антона вещи. Так и ходила по квартире между коробок. Да и зачем?

Мама права, прежде всего мне нужно было получить диплом, а дальше...

День 5.

В понедельник я приехала к Антону пораньше, чтобы встретить после работы. На удивление он пришёл вовремя. Разумеется, я не надеялась на стопроцентный успех, но надежда такая вещь… заставить замолчать очень трудно. Сегодня мне пришлось потратить много часов на медитацию в стиле пофигиста, чтобы приструнить собственную надежду (поводок пришлось укорачивать втрое). Антон едва не прошёл мимо, вернее прошёл, потому что писал в телефоне сообщение, пока направлялся к подъезду, а я сидела на скамейке нахохлившимся воробьём.

Рукава белой рубашки закатаны до локтей, одна кисть сжимала телефон, вторая — в кармане светлых брюк, запястье сверкнуло браслетом часов. Когда-то его руки стискивали мою талию, чтобы притянуть ближе, провести носом вдоль виска, а затем нежно, или даже невесомо поцеловать, едва-едва касаясь губами, растянуть томительное удовольствие и не бросаться в страсть с обрыва…

Мне пришлось его окликнуть, иначе он бы так и прошёл, не замечая, не вспоминая, не сожалея.

— Антон, привет.

Он резко обернулся, удивился, но брови сдвинулись к переносице, и удивление исчезло.

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя жду.

— Зачем?

— Давай поговорим.

— Кать, о чём нам говорить, когда всё сказано?

— О том, что случилось.

— Иди домой.

— Антон, я не хочу домой. Я хочу быть с тобой.

В ответ пустота. Молчание и пустота. Ни слов прощания, ничего. Светлая фигура напоследок мелькнула в тёмном проёме подъезда. Дверь плавно закрывалась на моих глазах, возводя нерушимую стену, очерчивая границы. Он там, я здесь. Одна короткая встреча, одно-единственное мгновение оказалось способно раскидать нас по враждующим лагерям. В голове мельтешила мысль резко стартануть и юркнуть в подъезд, пока дверь не захлопнулась, чтобы повторить попытку. Но посидев какое-то время на лавочке с грузом неуверенности и поразмыслив, я вернулась домой.

День 6 и последующие.

На другой день после лекций в институте, поездки в библиотеку, штудирования конспектов, когда я посмотрела на часы, то поняла, что опоздала. К возвращению Антона с работы я уже не успевала. Тут, как назло, один из постоянных клиентов подкинул заказ. Промучившись сомнениями, я решила посидеть вечер или ночь – как пойдёт — над работой, деньги на продукты и такси нужны всегда. Мама отправила мне перевод в тот же день, когда я съехала от Антона. Но пользоваться родительской добротой после того, как сама с пеной у рта отстаивала самостоятельность — низко.