Зрители притихли. Пламя свечей бросало на их лица причудливые блики. Тоненко зажурчала флейта. И Сэнсэй запел.

– Что-то впереди, а что-то ушло

Где-то три сестры плачут у огня

Под моей ногой захрустит стекло

Ты иди ко мне или от меня

Я иду

По дороге из желтых кирпичей

Бегу по ней

Бреду

Ползу

И снова поднимаюсь

И знаю, что где-то там на ней

Есть один золотой

И как только

Найду его

Вся дорога станет из света

И мы встретимся снова

Пронзительная песня закончилась. Повисла тишина. Несколько секунд было слышно, как трещат фитили свечей. Потом зрители оттаяли, зазвучали аплодисменты и радостные крики. Кто-то пытался кричать «на бис!», но не очень настойчиво. Сэнсэй и так отработал на полчаса больше, чем обещал сначала.

Я снова занял свой пост близ прихожей, чтобы в случае чего разрулить какие-нибудь проблемы, но зрители довольно организованно покинули студию. Я слушал обрывки их разговоров и думал, что все-таки в подобных квартирниках несомненно есть свой профит. Только он не в деньгах измеряется, а вот этом вот градусе тепла…

Я закрыл дверь на замок и вернулся обратно в зал. Нашел глазами Сэнсея, который сидел на полу у стены, блаженно вытянув ноги. В одной руке стакан с красной жидкостью, во второй – бутерброд. Сел рядом.

– Ну что, расскажешь, что там у тебя стряслось с журналистами? – спросил я.

– Было это в давние-давние времена, когда дед моего деда еще не родился, а мне уже было десять лет, – напевно произнес Сэнсэй. Грустно усмехнулся. – Да ладно, банальная была история. Когда гласность объявили, где-то в восемьдесят седьмом, кажется. В общем, случился тогда в нашей компании один любознательный юноша. Крутился вокруг, вопросы задавал. Пару раз с нами на природу съездил. А однажды продираю я глаза после какого-то особо буйного сейшна, а мне в лицо очень авторитетными корочками тычут. Проедем, мол, гражданин хороший, в казенный дом, поговорить надобно.

– Прямо к постели пришли? – спросил я.

– Ну нет, конечно, – хмыкнул Сэнсэй. – Я дополз до двери и открыл сначала.

– А там люди в форме? – раздался голос Евы, которая как-то незаметно подошла и устроилась рядом.

– Нет, не в форме, – покачал головой Сэнсэй. – Прилично одетые, с незапоминающимися лицами. Я думал, похмельный глюк… Но тут эти двое из ларца подхватили меня под белы рученьки, закинули в черную карету и повезли на Лубянку. Тут-то я и протрезвел моментально. А дальше все как в кошмаре. Комната, стол, неудобный стул и неудобные вопросы. Про какого-то Сатану, жертвоприношения, посвящения девиц на алтаре…

– А лампой в лицо светили? – спросил я.

– Да не, никаких особых ужасов, на самом деле, – отмахнулся Сэнсэй. – Говорили вежливо, не били, не угрожали. А когда допетрили, что я вообще не понимаю, об чем передача, сунули мне под нос вырезку из газеты на картонке. А там статья. Как сейчас помню название: «Они поклоняются Сатане!» И мое фото крупным планом.

Сэнсэй потянулся за сигаретами, вытянул одну, сунул в зубы, но подкуривать не стал. Мы молчали, ожидая продолжения.

– Статья была написана живо, подро и с подробностями. И повествовала о том, как героический журналист, рискуя жизнью и здоровьем, втерся в доверие настоящей секте сатанистов. Ну и живописал разные подробности.

– Просто выдумал и все? – округлила глаза Ева.

– Ну… Он не то, чтобы вообще все выдумал, – фыркнул Сэнсэй. – Просто мы думали, что это прикол. И наговорили по пьяной лавочке… всякого. А он взял и написал об этом в газету. Приложив наши настоящие имена и фотографии. В общем, допрос на Лубянке был самым невинным, что с нами тогда случилось. Дяденьки в костюмах позадавали свои вопросы, на которые я честно поотвечал. Они сделали выводы и меня отпустили. Даже на такси посадили у своего крыльца. А вот дальше…