То, что трудно понять Габриелю: у его отца был сын, был с самого начала, – но как разговаривать и как жить с ним, как любить, его отец не знал. Фэл – совсем другое дело. Хоть у нее и нет опыта общения с детьми – справляется она довольно хорошо.

Настолько хорошо, что к родным, ожидающим их у выхода с кладбища, они подходят, крепко держась за руки: вернее, это Габриель цепляется за Фэл. При виде столь душещипательной (по-другому не скажешь!) сцены единения Мария-Христина хмыкает, а мама недовольно поджимает губы. И лишь темная лошадка Хавьер сохраняет обычное для себя – тупое и равнодушное – выражение лица.

Книжник Габриель так и не выучился искусству читать по губам. Особенно – по недовольным и старательно уложенным, как кухонные полотенца в шкафу: между ними обычно прячутся бабушкины письма («мне приснился дурной сон про твоего мужа, уж не захворал ли он? а от повышенной утомляемости лучше какое-то время попить экстракт родиолы»); счета, мелкие монетки в несколько сентимо, пяльцы, набор открыток с видами Триеста, разноцветная тесьма; засохший, размером с тарелку, глазированный пряник с надписью «Glückliche Weihnachten!»[5] – предмет вожделений Габриеля. Если мама разожмет губы – что оттуда покажется?

Вряд ли пряник.

Глаза Марии-Христины гораздо более красноречивы: попался на крючок, недоумок? И когда только она успела обработать тебя, эта английская сучка? А впрочем, ничего удивительного, вы оба – жалкие уродцы, нетопыри, гиены в зоопарке и то выглядят симпатичнее. Эта новая родственница – сегодня она здесь, а завтра нет ее, а мы – всегда рядом, так что хорошенько подумай, братец.

Никому, кроме Габриеля, не нравится Фэл, никто не торопится пригласить ее помянуть усопшего, никто не говорит ей: «В этот скорбный день мы должны быть вместе». Все думают только о том, что она претендует на часть какого-то мифического наследства.

Габриель уверен: Фэл не охотница за наследством.

И оттого он сжимает ее руку еще крепче. И не слишком-то прислушивается к тому, что говорят взрослые.

– Вы устроились где-то в городе, Виктория? – Мама сама любезность. – Если да, то это не очень хорошая идея… Мы ведь родственники.

– Я остановилась у своих старых друзей, так что не стоит волноваться.

– Вы нисколько не стеснили бы нас.

– Я понимаю, но…

Старые друзья Фэл. Что это еще за старые друзья? Очередной фотограф, очередной репортер криминальной хроники, очередной щенок бассет-хаунда, а, может, не бассет-хаунда – фокстерьера (весельчаки-фокстерьеры всегда нравились Габриелю).

– Конечно, ты нас не стеснишь, – встревает в разговор Габриель. – Ты можешь занять любую комнату! Ту, где живет бабушка, когда приезжает к нам. Сейчас ее нет…

– Бабушкина комната – это бабушкина комната, – одергивает мальчика мать. – Мы должны хранить ее в неприкосновенности. Вы уж извините, Виктория…

– Но сейчас-то бабушки нет, – Габриель едва не плачет.

– Нет, но комната здесь ни при чем. Мы и сами туда не заходим. У старых людей свои причуды, и нужно относиться к ним снисходительно…

– Не стоит беспокоиться обо мне.

Фэл хочет отстраниться, отнять свою руку от ладони Габриеля – не тут-то было!..

Во рту матери перекатываются мелкие монетки, разноцветная тесьма путается, а виды Триеста не предвещают путешественникам ничего хорошего; позже, когда английская сучка уберется на свой вонючий остров, Габриелю будет устроена самая настоящая экзекуция: «Ты выставил нас в дурном свете, несносный мальчишка, ты вел себя отвратительно! Зачем ты устроил этот скандал, да еще в день похорон отца?!»