Котенок не страдает – значит, и Габриель не должен страдать.

Он должен успокоиться насчет пенопласта, насчет занозы в пятке: занозы этой разновидности не выходят наружу. Через слои эпидермиса они проникают все глубже, ныряют в кровоток и, попутешествовав, прибиваются к сердцу.

Чтобы остаться там навсегда.

Сердце Габриеля все-таки щемило, иначе зачем бы он рассказал о котенке полузнакомой Фэл?

…– Он, кажется, умер.

– Ты точно знаешь это? Ты видел его мертвым?

– Нет, но…

– Вот что ты должен запомнить, малыш: кошки – очень живучие существа. Даже если кошка выпадет из окна какого-нибудь верхнего этажа – она останется жива.

– Почему?

– Потому что кошки так устроены. Они гибкие. Они умеют собраться в самый последний момент. Врасплох их не застанешь. У меня было несколько знакомых кошек, с которыми случались подобные казусы… Я имею в виду падение с высоты.

– И?…

– Никто из них не разбился. Все они прожили долгую счастливую жизнь.

– И сейчас живут?

– И сейчас.

– Значит, мой котенок…

– С ним все в порядке, поверь.

Это именно то, что хочет слышать Габриель. Голос Фэл такой же мягкий и прохладный, как и ладони, которыми она обнимает его за плечи. Голос Фэл струится подобно водопаду, под него просто необходимо встать, чтобы ловить капли пересохшими губами. Габриелю хочется плакать, но больше – смеяться: смех облегчения, вот как это называется. До чего же замечательно, что появился кто-то, кто снял с Габриеля всякую ответственность, утешил его и успокоил.

В знак благодарности Габриель просит Фэл рассказать о пульсарах: они много сложнее, чем ему представлялось, не косматые и не хвостатые.

Фэл изо всех сил старается быть понятной и доступной, «пульсары – это космические источники импульсного электромагнитного излучения, – говорит она, – большинство пульсаров излучает в радиодиапазоне от метровых до сантиметровых волн».

Радиопульсары отождествляются с быстро вращающимися нейтронными звездами.

И еще что-то про оптический, рентгеновский и гамма-диапазон и про конус, в котором генерируется излучение.

– Пульсары – самая интересная вещь на свете, – не слишком уверенно заявляет Фэл. – Будешь писать мне письма?

– Письма?

– Ну да. Я люблю получать письма. А ты?

До сегодняшнего дня Габриель ни с кем не состоял в переписке, он и понятия не имеет, как это делается.

– Твой отец писал мне письма. Они были забавными. Иногда он такое придумает, что я хохочу до упаду сутки напролет.

– А про меня он писал?

– Конечно! Не было ни одного письма, в котором бы ты не упоминался…

– А я? О чем должен писать я?

– О чем угодно. О том, как ты живешь. И что делаешь.

– Про школу тоже можно писать?

– Если посчитаешь нужным.

– Там не очень интересно.

– Тогда не пиши.

– А если и в жизни ничего интересного не происходит?

Фэл похожа на маленький заводик по производству телячьих нежностей: она ласково ерошит Габриелю волосы и целует в обе щеки и еще в подбородок, «никогда так не говори, дорогой мой! Жизнь не может быть неинтересной, нужно только присмотреться повнимательнее. Ведь столько замечательных вещей вокруг!»

– Мороженое, – тут же вспоминает Габриель.

– Мороженое, да, – подтверждает Фэл. – Мороженое делает жизнь вкусной. Какая жизнь тебе понравилась бы больше – ореховая, ванильная или земляничная с добавлением киви?

– Мне нравится фисташковое… И чтоб оно слегка подтаяло.

– Отлично. Думай о жизни, как о фисташковом мороженом.

– Я попробую. Еще было бы здорово уплыть куда-нибудь.

– Здорово, да! Однажды я путешествовала на океанском лайнере.

– Не в Америку?

– Нет.

– А собираешься?