— Кроме него.

— Пойми, милая, когда ты ложишься под мужчину. Не морщись, так и есть... что заведомо сильнее, состоятельнее, старше, умнее, в его доме, в его кровати, на его простынях, вдыхаешь его кондиционер от этих простыней, мужчины, что заранее ставит тебя на роль красивой вещицы...

Больно, да-а.

— Детка, даже если ты этого безумно хотела, ты должна быть либо со стержнем, либо со стальными, извини, яйцами, чтобы не рассыпаться, когда он наиграется. А он наиграется, поверь, потому что...

— Не любит..

— И не любил. Ты обалденная, Нин, поверь мне. Просто, поверь, я знаю лишь одно — любовь — это не то, что вспыхивает от обалденно проведенной ночи, ночей и сюсюканья после. А помимо любви — всё остальное пыль.

— Да откуда тебе...

Усмехнулась, заставив замолчать.

— Поверь, 7 лет была такой же, только я хоть осознавала и не убеждала себя, что получаю от этой пыли удовольствие.

— Но...

— Мы переживём это с тобой вместе, я обещаю. Я научу. Ладно?

Отвернулась на бок.

— Почему нельзя его просто привязать..

Как мне это знакомо.

— Потому же, почему нельзя заставить любить даже саму себя.

Всхлипывает, побуждая лечь рядом и крепко обнять, прижав к себе. Она совсем маленькая глупая, что впитывает первой болью... Жизнь.

И я чувствую себя старой тёткой, что несёт какой-то бред, но я не знаю, как это изменить.

— Ноги болят, Нин, у вас там осколки где-то валяются, да?

Всхлипы начинают редеть. Как и песни... И если он не почистил картофель, я его точно через дуршлаг пропущу.

— Не знаю... может, вчера кто разбил.

— Не сказала ему ничего?

— Мне кажется... Я сейчас подумала... Поняла... что он, ну, понял всё и отомстил так за вчерашнее. Око за око, боль за боль.

Закрываю глаза, вдыхая с ароматом зелени её духи. Я не знаю. Я его не знаю.

Хотя нет, почему? Проходили это, слушала же, сушила же Алинины слёзы, когда у них всё прошло через известную ему одному дорогу.