– Да. Безопасно, – заверил он.

Результат: дверь запаялась наглухо, а мне пришлось искать обходной путь.

Другой раз я попросил 3С-17 запустить процесс нагрева воды для душа, который я обнаружил в одном из технических отсеков. Через десять минут я вернулся, чтобы увидеть, как робот весело заливает всю комнату водой из перегретого резервуара.

– Это что за потоп? – закричал я, прыгая в безопасное место.

– Вода. Тёплая. Готово, – сообщил он с гордостью.

Со временем я начал привыкать к его странным манерам. 3С-17 явно не был запрограммирован на взаимодействие с людьми в такой ситуации, но он старался изо всех сил. Это было одновременно раздражающе и трогательно.

– Слушай, – сказал я однажды вечером, когда мы сидели возле капсулы Эйлин, – ты хоть понимаешь, что иногда делаешь только хуже?

Робот замигал лампочками.

– Нет. Не понимаю.

Я засмеялся.

– Ну, хотя бы честно.

Его лампочки засияли ярче, и он произнёс:

– Выживание. Задача. Я выполняю.

– Да уж, выполняешь, – пробормотал я, глядя на капсулу. – Эйлин, когда ты проснёшься, у тебя будет два года историй, чтобы посмеяться.

Робот чуть наклонил корпус, будто соглашаясь, и я понял, что, несмотря на все его странности, он стал важной частью этого долгого ожидания.

Дни тянулись бесконечно долго. Часы ожидания превращались в бесконечное повторение: есть, пить, проверять отсчёт на капсуле Эйлин, снова есть. Единственным, кто хоть как-то нарушал это однообразие, был 3С-17. Его механический голос, странные комментарии и попытки "помочь" стали моим единственным развлечением.

– Слушай, 3С-17, – сказал я однажды, откусывая очередной кусок жуткого серого пайка. – А ты когда-нибудь думал… быть больше, чем просто роботом?

Робот остановился, лампочки на его "глазах" мигнули.

– Нет. Не думал.

Я вздохнул.

– Ну конечно. А как насчёт попробовать быть чуть более человечным? Знаешь, поговорить, пошутить… посмеяться?

– Человеком. Быть. Зачем? – он наклонил корпус, будто вопрос его искренне заинтересовал.

– Ну… чтобы понять меня, например, – начал я объяснять. – Видишь ли, люди – они разные. Мы шутим, ошибаемся, у нас есть… эмоции. Это делает нас людьми.

– Эмоции. Ошибки. Понял, – ответил он, но я не был уверен, что он действительно понял.

– Ладно, начнём с малого, – сказал я, привстав. – Повторяй за мной: "Привет, как дела?"

Робот немного задумался, затем его динамик издал странное гудение.

– Привет. Как. Проблемы? – выдал он наконец.

Я не смог сдержать смех.

– Нет, нет! "Как дела?", а не "как проблемы". Попробуй ещё раз.

– Привет. Как. Проблемы, – упрямо повторил он.

– Это… это уже почти что-то, – сказал я, пытаясь вернуть себе серьёзность. – Ладно, эмоции оставим на потом. Попробуем шутку. Знаешь, что такое шутка?

– Шутка. Не знаю.

– Шутка – это что-то смешное. Например, слушай: "Чем татотаризм похож на сельскую дискотеку? В обоих случаях, если не танцуешь, стоишь у стенки." Понял?

Робот замер. Его лампочки моргали несколько секунд, затем он выдал:

– Неправильный алгоритм. Опасно.

Я снова разразился смехом.

– Ты серьёзно? – сказал я, держась за живот. – Это шутка, 3С-17! Она не должна быть логичной!

– Нелогично. Неправильно, – уверенно заявил он.

Через несколько дней я решил усложнить задачу. Мы сидели возле терминала, и я пытался объяснить, что значит выражать эмоции.

– Хорошо, 3С-17, попробуй показать радость, – сказал я.

Робот замер, затем его лампочки замигали хаотично, а голос стал громким и высокочастотным.

– Радость! Ура! – произнёс он, размахивая манипуляторами. В процессе он случайно задел стоящий рядом стул, отправив его в дальний угол комнаты.