Мы засмеялись.

Это был искренний и легкий смех, прозвучавший впервые за все время, проведенное в чужом и холодном городе, построенном на холмах.

– Как-то отец увидел, что пятеро бьют одного, – продолжила мама. – Все чеченцы. Парень обороняется, но у бандитов – ножи.

– Что же случилось?! – спросил Николя.

– Отец бросился на выручку. Схватил покрепче свою эбонитовую палочку да как эбанул ею по дурным головам!

От нашего хохота закаркали и сорвались с места вороны. Давно в этом краю не было такого веселья! Захар и Николя остановились, согнувшись от смеха пополам, а я, слушая историю в сотый раз, испытала гордость за дедушку Анатолия.

– Отбились! – закончила мама. – Парень попал в больницу, но быстро выздоровел. Всю оставшуюся жизнь мой отец с ним дружил.

– Можно обнять вас на прощание? – спросил маму Захар.

Мама обняла его и Николя.

– До свидания, мальчики.

Я помахала им рукой, и мы продолжили путь.

Адвокатское бюро располагалось у Нижнего рынка. Примеченная нами контора манила поведать о несправедливости мира: документы из грозненского вуза мне упорно не отдавали.

Пройдя по коридорам, мы попали в просторный зал, где у стола одиноко сидел задумчивый мужчина.

– Куда же все подевались? – спросила мама.

– Разбежались. – В рифму произнес мужчина, а затем представился: – Леонид Игнатович. Буду рад вас проконсультировать.

Мы наперебой рассказали ему безвыходную ситуацию, когда поездка в родные края становилась похожей на самоубийство, и попросили позвонить в чеченский институт.

Через пять минут Леонид Игнатович убедился в наших словах. Проректор на просьбу отдать чужие документы ответил отборным русским матом и бросил трубку.

– Вы – наш свидетель, – сказала грустно мама.

– Сочувствую и постараюсь подсказать что-то по делу, – пообещал Леонид Игнатович. – Только сдается мне, что это уже никак не поможет.

– Я не могу потерять три года учебы из-за какого-то ненормального, – возмутилась я. – Моя семья осталась без крова, без имущества. Учеба для меня последний бастион.

– Что помогло выжить на войне? – не скрывая любопытства, спросил адвокат.

– Йога, – ответила я. – Дыхательные упражнения из книги Верещагина.

– Покажите!

Мама села на стул и листала безо всякого интереса глянцевый журнал.

А Леонид Игнатович записывал все, что я диктовала ему по памяти из индийских практик.

– Мистикой интересуюсь, – пояснил он.

Я более внимательно взглянула на адвоката. Стройный мужчина сорока лет не был красавцем, скорее, в его внешности было что-то приветливое. Пепельные волосы и голубые глаза выдавали жителя средней полосы. В сером добротном костюме адвокат выглядел солидно.

– Мистикой?! – переспросила я.

– Давайте сделаем так, – засуетился мужчина. – Вот бумага! На ней ничего нет, это просто квадратик белого цвета. У меня точно такой же! – Адвокат показал второй белый листок бумаги. – Сейчас я отойду от вас на пятьдесят шагов и нарисую, что в голову придет, а вы закроете глаза и повторите.

Не дожидаясь ответа, он быстро зашагал прочь и, оказавшись вдалеке, прокричал:

– Начинаем?

– Хорошо, – согласилась я. – Но не думаю, что получится! Это же нелепица!

– Вы пытайтесь увидеть, что я рисую! Не думайте, что не получится. Все получится!

Адвокат склонился над бумагой.

Какая же детская наивность верить в такое! Мусульманка в платке пришла в официальное учреждение Ставрополя пожаловаться на бесконечную вереницу беззакония, а ей дали листок белой бумаги и попросили нырнуть в глубину сознания. Сколько лет прошло, сколько зим! Ведь когда-то мистика интересовала меня. С благоговейным трепетом я читала о йогах и мудрецах, о том, что человеку под силу преодолеть земное притяжение и научиться левитации, о том, что можно читать мысли и угадывать секретные коды…